…Короткий сон был прерван стуком в дверь. «Вы спите?» Вошел, кругленький, с бородкой клинышком, профессор Воробьев: «Ах, вы не спите, голубчик, Геннадий Сергеевич… а я, признаться, думал… Да, кстати, я вашу просьбу выполнил. Прошу одеться… извозчик ждет…»
— Геннадий Сергеевич? Что еще за чушь, — я застегнул рубашку, намотал портянки. Профессор был возбужден: «Гюрджиев ждет вас. Сейчас — самое время с ним побеседовать… В январе он перебирается в Петербург: там у него объявился богатый покровитель при дворе… ах, впрочем, он сам расскажет…»
— Какой сейчас месяц, кстати? Профессор как-то странно взглянул: «Извольте, сударь, — ноябрь 15-го…»
ПРОБЛЕСКИ ИСТИНЫ
Он посадил меня в коляску с крытым верхом. Снег, смешанный с дождем, нещадно хлестал по крыше. Извозчик надвинул шляпу по-самы уши, ругнул матом кобылу, и мы поехали. Улицы Москвы были довольно оживленны. Были даже бабы в цветных платках, прохожие и масса зонтиков.
— Позвольте, какой сейчас год? — задал я снова вопрос.
— 15-й, милостисдарь. А что?
— И куда мы направляемся?
— Ах право, голубчик, вы удивляете меня… На днях, увидев постановку «Борьба магов», вы изъявили желание увидеть лично господина Гюрджиева.
— Я? Изъявил? Ну-ну…
Однако что-либо менять было поздно. По Тверской-Ямской, через Каретный ряд, через Калужскую заставу, мы выехали на
окраину Первопрестольной. Крестьяне, бабы, господа…. и на
заборах — плакаты «на борьбу с тевтонским зверем»…
Профессор продолжал: «Мы, русские, необычайно одарены во всем… Мы обладаем живым воображеньем, пылкостью мечтаний, а также глубоким метафизическим чутьем… Нас трудно удивить. Однако господин Гюрджиев нас превзошел. Он знает, что… я даже боюсь это произнести..» — профессор заозирался… Вокруг пошли заборы, кусты и дачные строенья… пегая лошаденка упорно месила глину.
Чу, вот и он! — огромный дачный дом, угрюмый, двухэтажный. Подгнивший покосившийся забор и запах старой мокрой древесины, который в России я узнавал всегда. Залаяла собака.
— Кто там? — горбатый взъерошенный мужик явился на крыльце.
— Свои! — ответил профессор веселеньким фальцетом. — Скажите господину Гюрджиеву, что здесь профессор Воробьев и композитор Садовский.
— Ну ладно, заходите… — Горбун открыл калитку, кряхтя, повел нас в дом. В сенях — стряхнули мокрые пальто, повесили на гвоздике. Собака, величиной с теленка, обнюхала мои колени… мурашки поползли по чреслам.
Раздвинув простыню и пару занюханных ковров, которые служили ширмой, мы очутились в комнате хозяина. Курились благовония на медных плошках. Коврами покрыты были не только стены, но и потолок… горели свечи, и в этом прокуренном, закрытом пространстве лежал на шелковых подушках человек — с закрученными черными усами, в халате, феске и курил кальян. Глаза его, навыкате и черные как ночь, пронзительно смотрели на меня.
— Садитесь, господин Садовский, — он показал на коврик рядом с собой.
— Опять Садовский! — я был раздражен, однако сел покорно, стараясь не глядеть в безумные глаза гипнотизера.
— Не будем терять ни минуты! — сказал Гюрджиев с резким кавказским акцентом. — Зачем пришли?
Профессор Воробьев заверещал: «Мой друг, Иван Сергеевич Садовский, хотел бы получить ответ на извечный русский вопрос: «В чем смысл жизни?» Если таковой вообще возможно дать, разумеется».
Гюрджиев захохотал. Откинув кальян, схватился за живот, задрыгал ногами в больших турецких шлепанцах… Однако глаза его остались серьезны и даже печальны.
Нагоготавшись, он сел, скрестивши ноги, и произнес: «Вы знаете, конечно, формулу Гермеса Трисмегиста — «как сверху, так и снизу»… Так вот: наш падший, безумный мир есть точный слепок мира вышнего…»»Не верьте, господа, что там, на небесах, блаженство… Там те же взятки, пытки, интриги и безумие… Не будь «они» безумны, мы, смертные, не знали бы проблем… «
«Вселенная — едина, и вы ни „здесь", ни „там" не убежите от вечных ситуаций. Вам суждено быть заколдованным, но до тех пор, пока..» Он затянулся из кальяна, хлебнул крепчайшего как деготь кофе и пронизал меня своим ужасным взглядом. Я постарался выдержать его.
— Послушайте, Гюрджиев! — я решился проверить на нем одну из сокровенных мыслей. — Мне кажется, что время-пространство… есть лабиринт, где нет границы между жизнью и смертью, между «Я» — «не-Я», где нету смысла жизни, и «все» обречены блуждать по ситуациям и шкурам самым разным… Выходит, «все мы» есть «Я», который бредит сам собой, себя рождает и уничтожает… И это — есть Бог?