Мэтти меланхолично помешивала свой кофе.
— Ты видишь какую-то параллель?
— Та девочка чувствовала себя лишней, ненужной.
Мэтти снова задрожала, краска бросилась ей в лицо.
— Я люблю свою дочь, — прошептала она.
— Я знаю это. Я же сказал «чувствовала», но это не значит, что она действительно была ненужной. На самом деле мать очень любила ее.
— Я тоже очень люблю Рейчел. — Она умоляюще посмотрела на Кроукера. — Кроме тебя и нее, у меня никого нет. Но теперь мне кажется, что я слишком поздно поняла это...
— Скажи мне, Мэтти, где была Рейчел, когда вы с Дональдом ездили в Англию охотиться на лис, а потом в Аргентину и Ньюпорт?
Мэтти молчала, и Кроукер продолжил:
— А ведь ты тогда была ей очень нужна.
Мэтти медленно выковыривала орехи из кекса. Наконец она сказала:
— Я старалась проводить с ней побольше времени, но Дональд был так настойчив... Ведь он тоже хотел, чтобы я была с ним. Ведь он так много дал мне, я была ему стольким обязана... Поэтому я путешествовала вместе с ним, оставляя Рейчел на попечение няни.
Обеими руками она обхватила свою кружку, словно пытаясь согреться ее теплом. Ее глаза совсем потухли. Наконец, она сказала:
— Что же случилось с ней, пока меня не было рядом? Неужели она действительно возненавидела меня? Как ты думаешь, Лью?
— То, что я думаю, не имеет никакого значения. Ведь я новичок в вашей семье. А что ты сама думаешь?
— Лью, она принимает наркотики, она дружит с людьми, которых я не знаю, по вечерам она уходит неизвестно куда. А когда в больнице она пришла в сознание, то захотела говорить с тобой, а не со мной. — Ее лицо исказилось от боли. — Сейчас я хочу только одного — помириться с ней, обнять ее крепко-крепко и сказать, как сильно я ее люблю... Но, боюсь, уже слишком поздно...
Мэтти была готова разрыдаться, и Кроукер крепко сжал ее руку. Он хотел сказать ей, что еще не поздно, но не мог — через одну-две недели Рейчел действительно могла умереть.
— Не теряй надежды, я делаю все возможное и невозможное, чтобы найти для нее донорскую почку.
Она закусила губу.
— Боже, неужели... Лью, неужели ты сможешь это сделать? Это было бы настоящим чудом!
— Не отчаивайся, Мэтти. Ты должна держать себя в руках.
По ее щекам катились горькие слезы, она не могла вымолвить ни слова, наконец, прерывисто вздохнув, сказала:
— Дональд дал мне все, о чем я только могла мечтать, превратил меня в сказочную принцессу, за это я готова была сделать для него все, что угодно. Наверное, это было ошибкой.
— Нет, милая, — сказал Кроукер, — ты совершила ошибку еще раньше, когда познакомилась с ним.
Разглядывая фотографию модели в прозрачном виниловом дождевике, Кроукер не заметил, как уснул на постели Рейчел. Там его и нашла Мэтти. Она на цыпочках подошла к нему и заботливо укрыла одеялом. Ее взгляд упал на его биомеханическую руку, и она долго смотрела на нее. Она знала, что такое чувствовать себя калекой. Первые два месяца после развода с Дональдом у нее было такое ощущение, словно ей ампутировали обе ноги. Конечно, к этому времени их брак превратился в пустую формальность, но она привыкла к нему, как к чему-то жизненно необходимому, без чего она, несомненно, должна была умереть. Однако не умерла. И не жалела об этом.
Укрывая брата одеялом, она вдруг подумала, что так и не спросила его, как он потерял левую руку. Это было чертой ее характера — самой не говорить лишнего и не задавать другим лишних вопросов. Для нее существовала лишь одна форма близости — физическая. Любая другая была совершенно неприемлема. Долгие годы для нее это было нормой существования. И только теперь она осознала, к каким трагическим последствиям привела такая линия поведения. Это касалось ее отношений с Дональдом, и, что страшнее всего, с собственной дочерью, Рейчел.
Мэтти всем сердцем хотела восстановить в семье атмосферу любви и доверия, чтобы ее дочь больше не чувствовала себя одинокой и брошенной. Но она не могла сделать этого, пока в душе царили ужас и отчаяние.
Теперь она вспомнила, что у нее были подозрения насчет того, что с дочерью происходило что-то неладное. Только она не хотела себе в этом признаться, а теперь раскаяние мучило ее, лишало способности хладнокровно оценивать ситуацию. Ноги у нее внезапно подкосились, и она опустилась на колени перед постелью Рейчел, где теперь спал Кроукер, уткнулась в нее лицом и стала жадно вдыхать родной запах ребенка, словно он мог придать ей сил.
Что еще оставалось ей, кроме молитвы? Теперь она могла только просить Бога не забирать у нее горячо любимое дитя.
День третий
1
Кроукер проснулся перед рассветом. Он всегда просыпался без будильника, потому что обладал внутренним чувством времени, которое никогда не подводило его. Приняв душ, он натянул на себя одежду и осторожно выскользнул из дома, стараясь не разбудить Мэтти. Ей необходимо было как следует отоспаться, а добраться до больницы она вполне может самостоятельно.
Остановившись на миг, Кроукер прислушался к мерному плеску волн и голодным крикам чаек.
Он решил отправиться в больницу пешком, благо до нее было не больше пятнадцати минут ходьбы. К тому времени уже совсем рассветет, и к тому же ему не придется возвращать на место «лексус» сестры. Его собственный автомобиль все еще был на стоянке рядом с больницей, по крайней мере Кроукер надеялся на это. Если, конечно, его не угнали и не разбили хулиганы.
То, что он заснул в комнате племянницы, не было случайностью. Он хотел пропитаться ее духом, дать время подсознанию поработать над тем, что ему пришлось увидеть. Некоторые вещи в комнате Рейчел не совсем вписывались в созданный Кроукером образ пятнадцатилетней девочки, а это могло означать одно: созданный образ в чем-то не соответствовал истине.
«Однажды я отправился ловить рыбу, — вспомнился Кроукеру рассказ Каменного Дерева. — Сильный голод вынудил меня покинуть хижину в дождь. Но едва мои руки коснулись лодки, я понял, что если уйду сейчас, то больше не вернусь. Вернувшись в хижину, я крепко запер все окна и дверь. Через час разыгрался такой ураган, что песок задувало в щели дома. С той поры я крепко усвоил: если тебе что-то не нравится, лучше этого не делать вовсе».
Кроукер засыпал, глядя на фотографию молодой женщины в прозрачном дождевике. А перед пробуждением ему привиделось странное слово, написанное на спине черной кожаной куртки, в которой он обнаружил кокаин. Кроукер давно заметил, что мысли и образы, возникающие на грани сна и бодрствования, как правило, имеют глубокий смысл, даже если на первый взгляд кажутся вздорными. В конечном итоге они никогда его не обманывали.
На спине куртки было написано слово «Манман». Что бы это могло означать? Вчера вечером он не задавал себе этого вопроса, но утреннее видение заронило в его душу подозрения. Проснувшись, он еще раз внимательно рассмотрел постеры на стенах комнаты Рейчел. Кроукер продолжал размышлять о странном слове по дороге в больницу. У газетных автоматов он притормозил, чтобы купить свежий номер «Сан-Сентинел». На ходу пролистав газету, он нашел то, что ему было нужно, — страницу с информацией о вечерних развлечениях, программах клубов. Куда, как не в клуб, могла ходить Рейчел в своей куртке.
Внезапно он остановился и стал складывать газетный лист таким образом, чтобы лучше рассмотреть небольшое квадратное объявление в самом центре листа. Где-то совсем недалеко затарахтел лодочный мотор, и до Кроукера долетел сладковатый запах дизельного выхлопа. Легкие облачка у горизонта на востоке окрасились в оранжево-красный цвет. Вскоре целый караван рыбачьих лодок и прогулочных яхт снимется с якоря и отправится в Атлантику. Кроукер вдыхал запах океана, слушал крики чаек и птиц-фрегатов, но все это казалось ему частью какого-то другого мира.
В объявлении сообщалось, что в клубе «Рок-фонарь» на Вашингтон-авеню каждый вечер играет группа «Манман». Он живо представил себе Рейчел в этом клубе, в кожаной куртке с надписью «Манман» на спине, разговаривающей с одним из музыкантов группы. Возможно, с высоким стройным гитаристом по имени Гидеон, который украдкой передавал ей пакетик с кокаином. Нарисованная воображением картина показалась Кроукеру весьма логичной. Более того, правдивой. Пока он спал в комнате Рейчел, его подсознание не теряло времени, и теперь он знал, что представляла из себя его племянница. Он чувствовал причины ее озлобления, вызванного не только полным отказом отца от собственной дочери, но и желанием высвободиться из-под опеки матери. Кроукеру казалось совершенно очевидным, что этот Гидеон играл в ее жизни не последнюю роль. Что же, сегодня вечером ему предстояло самому убедиться в этом.