Он согласился поехать с Валентином, на полчаса, не больше. Может быть, все-таки еще и на стадион успеет.
Брыкин не позволил ему рассчитаться, заплатил сам. Вытащив из глубокого внутреннего кармана пачку денег, перемешанных с облигациями займа, он пояснил:
– Выигрыш получил сегодня. Если есть свободные деньги, мы с Жорой облигации скупаем… Ну, поехали!..
В доме на Орловской похмелье было в полном разгаре.
За круглым, врытым в землю столом, в саду около дома, сидели несколько мужчин. Кроме бутылок и стаканов, стол был еще сервирован одной глубокой, с отбитым краем тарелкой, в которой валялись обломанные куски черного хлеба и бурые соленые помидоры. На ступеньках крыльца лежала скрипка.
Увидев Брыкина, вся компания зашумела, приветствуя его пьяными криками.
– Виктор Дмитриевич Новиков. Знаменитый скрипач. Мировой маэстро. Мой старый друг, – представил гостя Валентин.
Из-за стола вскочил худой, высокий, весь какой– то развинченный, лет за сорок человек с узким, нервным лицом, на котором бросался в глаза длинный и приплюснутый, будто перешибленный нос. Человек этот делал множество жестов и не мог и секунды посидеть или постоять без движений. Он то вытягивал руки вперед, точно ловя перед собой что-то невидимое, то вдруг взмахивал ими, как задиристый петух обтрепанными крыльями, то разводил их в стороны, словно хотел обнять что-то невероятно огромное.
– Скрипач, о котором я говорил тебе, – указывая на высокого худого человека, пояснил Брыкин. – Фатеев, Васька.
Фатеев бросился к Брыкину:
– Валет, Валетик, дай я убью тебя! Тебе при жизни памятник полагается! Поставить? – Обняв Валентина, скрипач поцеловал его с пьяным причмокиванием. К Виктору Дмитриевичу он сразу же бесцеремонно начал обращаться как к старому приятелю, тотчас затормошил его: – Вик Дмитрич! Вик Дмитрич! Я же знаю вас. Слышал в концерте. Собрат по искусству! – Язык его заплетался, в голосе слышалось угодливое заискивание. Фатеев погладил руки нового гостя, подняв глаза к небу, возвышенно сказал: – Эти ручки еще покажут себя. Они еще дадут такой концерт, что потрясет мир… Прикажите принести водки, и мы выпьем за ваш будущий мировой концерт!
Виктор Дмитриевич вспомнил этого человека в лицо, – Фатеев играл в ресторане «Универсаль», на Невском, и многие завсегдатаи хорошо знали его.
Распоряжался за столом хозяин дома – седой, благообразный, морщинистый, но еще крепкий старик с сухим голосом. Все обращались к нему не по имени и отчеству, а называли дядей Колей. А он в ответ не переставал улыбаться беззубым ртом. Говорил медленно, с расстановкой, будто осторожно выбирая слова. Ходил и двигался он тоже осторожно, как-то бочком, бочком, покряхтывая и чмокая губами.
Брыкин показал на вертлявого человека, с круглой ямочкой на подбородке, похожей на след от выдернутого из стенки гвоздя, и доверительно сообщил:
– Вот у кого доходное место. Он в буфете торгует, около автобусной остановки. Яша. Все пьяницы у него в долгу как в шелку.
Не успел еще Виктор Дмитриевич рассмотреть Яшу, как тот подсел к Брыкину и начал с ним шептаться, по-птичьему, без устали вертя маленькой головкой. Пришлось поневоле слушать их разговор: шепот пьяного – это крик трезвого.
Есть люди, которых не только никогда не называют по отчеству, но даже и не знают их отчества. К числу таких людей принадлежал, видно, и Яша. И в двенадцать, и в тридцать, и в пятьдесят лет, и сколько бы он ни жил – до самой смерти его будут называть только Яшей. И Яша бодрился, вертелся, будто стараясь оправдать то, что его называют как мальчишку. Оглянувшись, он дернул Валентина за рукав:
– Валет, нет у тебя знакомого дельца, чтобы выручил?
– Засыпался? – сочувственно спросил Брыкин.
– Поймали на недоливе, – подтвердил Яша. – В воскресенье было. Как раз такая хорошая торговля шла. Бац, налетел один из торготдела. От него откупился, сунул триста рублей. И успокоился. А через час нарвался на общественный контроль. Пришел какой-то работяга со «Скорохода». Акт. Совал тысячу. Не взял. Никак… Горю, Валет. Выручай по старой дружбе.
Валентин пообещал что-то устроить, предупредив, что это обойдется не меньше трех «кусков» – то есть трех тысяч рублей. Брыкин изъяснялся с Яшей на той смеси воровского и торгашеского жаргона, которая еще и сейчас господствует на толкучих рынках и в пивных среди пьяниц и спекулянтов.
С Виктора Дмитриевича, как с новичка в компании, потребовали «вступительный взнос». Он дал пятьдесят рублей, взятые у Аси на ноты, и на равных правах принял участие в попойке. Потом его попросили сыграть. Он играл на скрипке Фатеева и удивлялся, что дядя Коля так хорошо понимает музыку.