Вяло, еле поднимая руки к лицу, он умылся и попробовал выйти на воздух. Дверь оказалась запертой на ключ. Мгновенно всколыхнулась вчерашняя нерастраченная злость.
В голове шумело, путались какие-то бестолковые мысли. Сдавливая ладонями виски, он ходил по комнатам, слегка покачиваясь и слабыми ногами цепляясь за стулья. С трудом повернув наклоненную голову и держась одной рукой за кран, чтобы не упасть, напился холодной воды. Это только сильнее разожгло жажду. Он знал лишь одно средство хотя бы временно избавиться от неистовой жажды и слабости: стакан водки и кружка пива. Но для этого надо выйти на улицу.
В открытую форточку тянуло теплом. Над рекой таяла туманно-розовая утренняя дымка. Глотая пересохшим горлом слюну, Виктор Дмитриевич тоскливо смотрел в окно. Желание опохмелиться стало уже просто нестерпимым. Он еще раз напрасно попробовал открыть дверь… А если и удастся как-нибудь выбраться? В кармане – копеечная мелочь.
Оглядываясь и с пугливым вниманием прислушиваясь, не возвращается ли Прасковья Степановна, – он полез в шкаф, достал и надел последние две пары хорошего белья.
Открывая шкаф, он заметил несколько Асиных платьев. Не отдавая себе отчета, что он делает, сорвал платья с вешалок, скомкал их вместе и принялся заворачивать, – тут же на полке оказались большие листы бумаги. Это были афиши его концертов, сохраненные Асей. Завертывая платья, он с перекошенным лицом, будто разряжая свое вчерашнее чувство неудовлетворенной мести, озлобленно шептал:
– Вот теперь я покажу вам! Зачем ожидать, пока вы решите. Не умру без вас. Конец – значит, конец!
Кое-как, лишь бы прикрыть платья, он быстро свернул пакет и тут же, впопыхах, уронил его. Суетливыми руками снова завернул и побежал к окну. Нетерпеливо, ломая ногти, открыл шпингалеты. Распахнул внутреннюю раму, с треском разорвав еще не отклеенные после зимы ленты пересохшей бумаги. Рванул вторую раму. Держа в руках сверток, влез на подоконник. Не глядя под ноги, спрыгнул прямо в кусты сирени. Испугавшись треска веток, на минуту присел. Потом поднялся, притворил снаружи окно и стремительно побежал прочь…
На толкучке он сейчас же разыскал Брыкина, попросил его продать Асины платья.
– Ладно, – согласился Валентин. – Толкнем платья – и сразу отрываемся отсюда. А то вдруг жинка твоя в милицию заявит…
Вечером, совсем захмелевший, щекоча ему ухо жесткой бородой, Брыкин шептал:
– На жинку плюнь, Витька! Бабу всегда найдешь. Хочешь, я найду тебе? – с готовностью предложил он свои услуги, подмигивая и жирно улыбаясь. – Чего другого, а этого добра хватает!
– Выгонят – ко мне приходи. Всегда пожалуйста, – гостеприимно звал дядя Коля.
Денег, вырученных от продажи Асиных платьев и двух пар белья, хватило на несколько дней пьяной кутерьмы.
В тяжком похмелье пришел неизбежный вопрос – ну, и что дальше? Не оставаться же у дяди Коли.
Трезвея и мучась раскаянием, чувствуя, что теряет в жизни все точки опоры, Виктор Дмитриевич не представлял, как вернется домой. Один выход: набраться мужества и, как угодно, вымолить прощение. Должны же простить и на этот раз. Надо только попросить как следует. И это слово будет последнее, настоящее.
Брыкин предложил сопровождать его, помочь уговорить Асю. Но Виктор отказался и поздно вечером ушел один.
Взойдя на крыльцо, долго стоял около дверей. В безмолвии ночных деревьев ощущалась тихая тревога, словно перед близкой грозой. Рука не поднималась нажать кнопку звонка. Потом он все же позвонил.
Приоткрыв дверь на цепочку, Прасковья Степановна, ничего не слушая, заявила, что не пустит его домой:
– Иди куда хочешь. Ася подает в суд.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Начинались белые ночи.
У гребной базы допоздна слышался плеск воды под быстрыми веслами. С волейбольной площадки долетали отрывистые судейские свистки.
В парке на Елагином острове за полночь шумели народные гулянья. С мягким треском рвались высоко над водой хвостатые ракеты. Влажными порывами накатывался с залива тяжелый морской ветер, сердито разгоняя редкие и по-летнему ленивые облака. Сизовато-серая, мерцающая река при вспышках ракет окрашивалась красными, желтыми, зелеными скользящими отсветами.
Зацветала сирень. Ася неподвижно сидела у раскрытого окна, прислушиваясь к глухим звукам гулянья на другом берегу.
Какой-то дикой нелепостью представлялось, что в этой же самой жизни, где слышатся молодые голоса, прокладываются в степи каналы и строятся новые города, – человек безволен перед страшной привычкой, спивается, крадет вещи, мучает и людей и себя…