– У нас и своих пьяниц хватает.
Виктор Дмитриевич не стал гадать: откуда так быстро узнали обо всем? Худая слава впереди человека бежит.
Безуспешно толкнувшись еще в несколько мест, он убедился в опасной правоте Асиных предсказаний. Вот так легко можно оказаться и за бортом жизни. И он с еще бóльшим упорством продолжал бегать под дождем, искать работу.
Наблюдая за мужем, Ася заметила матери:
– Можно, видно, держаться и не пить, если не распускать себя…
С большим трудом Виктор Дмитриевич устроился в оркестр радиокомитета. Самолюбие его возмущалось. Еще бы! Этот оркестр играл с ним, когда он выступал в концертах солистом. А теперь Виктор Дмитриевич сидел здесь за третьим пультом второй скрипки, рядом с мальчишкой, только что выскочившим из музыкального училища. Он сам удивлялся, как ему удалось подавить самолюбие. Наверно, лишь от сознания безвыходности своего положения.
Начав играть в оркестре, Виктор Дмитриевич старался заглушить привычную тягу к водке.
Проходя мимо буфетов и преодолевая желание нырнуть в заманчиво приоткрытую дверь, он держался вызывающе прямо, непреклонно отворачивал голову. Но потом безотчетно замедлял шаг и в замешательстве невольно оглядывался, жадно смотрел на выставленные в витринах бутылки. За широкими стеклами, бугристыми от водяных натеков, виднелись изломанные люди со стаканами и кружками. Во рту пересыхало от соблазна. Да еще и эта чертова невская сырость! Сами собой руки опускались в карманы, торопливо пересчитывали деньги. Но угроза снова быть выгнанным с работы – останавливала. Он прибавлял шагу и спешил домой.
Виктор Дмитриевич решил доказать себе, что он – сильнее привычки. Не поддаваться ей! Полное отрешение от соблазнов! Никаких встреч с Черновым! Он испытывал удовлетворение и даже гордость от своей стойкости.
Дома снова стал слышен его всегдашний довольный смех. Как жизненно необходимое, появилась потребность в творческой работе. Когда удавалось написать, Виктор Дмитриевич радовался, думал о будущем исполнении вещи, чувствовал себя снова приобщающимся к жизни, и поздним вечером, в приподнятом настроении, выходил во двор – послушать, как шуршат сухими листьями старые тополя.
Морозный ветер высушивал мокрую осеннюю землю. Пахло почему-то яблоками и свежестью близкого снега. Дождей уже не было. Стихал ветер, умолкали тополя. Наступала полная тишина. Мир становился шире. Виктор Дмитриевич снова понимал Асю, для которой жизнь каждый день была связана с этой вот широтой, с далекими городами, где тоже живут люди, любят, строят и, может быть, сейчас тоже сидят на крыльце и думают о других людях, о мире. Эти чувства почти ложились на музыку. Не ощущая других сердец, нельзя создать ничего большого, значительного. Одно лишь собственное сердце – слишком слабый источник для творчества.
Дома жизнь входила в нормальную колею. Восстанавливался нарушенный покой. В семью возвращалось что-то радостное, прежнее. Миновали дни, полные опасений.
С детской веселостью встретила Ася зиму.
Звон подмерзшей земли. Снег, снег… Первый снег! Легкий, пушистый. Но по этому снегу лыжники бегают еще без лыж. Растянувшейся цепочкой они делают долгие пробежки вокруг гребной базы; усиленно взмахивая локтями, отрабатывают дыхание.
От снега на Крестовском все сразу стало белым-бело. Ася потянула Виктора играть в снежки. Сдавливая в мокрых, покрасневших ладонях холодный снежный ком, она кричала:
– Вот как хорошо!.. Держись!.. Держись, держись!..
Получив деньги, Виктор Дмитриевич пригласил нескольких музыкантов, с которыми успел за это время сойтись поближе, отметить его вступление в оркестр. Ну как обойдешь такой обычай! Товарищи еще скажут: «Скупой, не компанейский».
Страдая утром головной болью и не в силах противиться страшному искушению, по пути на работу он забежал опохмелиться. А к вечеру – напился.
Начав пить с радости по поводу вступления в оркестр, на четвертый день, проклиная свою слабость и никчемность, он одиноко пил уже с горя: его уволили.
Снова начались поиски места, неприятные разговоры дома, встречи с Аркадием Черновым, сочувственно разглагольствовавшим о том, что в наше время администраторы неспособны понимать артистичную душу и истинный талант, поездки к дяде Коле, где можно было всласть пожаловаться на свою несчастливую жизнь.
Не найдя ничего подходящего, Виктор без раздумий согласился играть в ресторане Витебского вокзала, – пока хоть это, а после подыщется место и получше.
Как-то вечером разгулявшийся морской капитан привязался с требованием исполнить соло – что-нибудь цыганское. Виктор Дмитриевич был уже изрядно пьян, играть отказался. Капитан начал совать ему затертую, промасленную десятку. Тот оттолкнул его руку, вскочил и, взбешенный, закричал на весь зал: