– Что вы суете? Вы знаете, кто я?.. Знаете, кто я?.. Немного раньше вы бы не достали билетов на мой концерт! А вы суете мне… Подавитесь своей десяткой!
– Какое право имеешь, пиликальщик, оскорблять советские деньги? – заревел дюжий капитан. Вытащив из карманов все документы, какие только были при нем, и суя их под нос опешившему официанту, он требовал жалобную книгу, вызывал милиционера.
Начался скандал…
По выскобленным, оголенным тротуарам ветер мел снежную пыль. Держа под мышкой футляр со скрипкой, Виктор Дмитриевич, уже опомнившись, неохотно и боязливо шел ночью домой. Что сказать?… Опять оказался без дела, сел на иждивение жены…
Накануне нового, пятьдесят первого года было опубликовано постановление о строительстве Волго-Дона. Проектные работы по Задонску ускорились. Асе предложили интересную командировку в район строительства, но она отказалась, опасаясь оставить мужа.
Для Задонска Ася проектировала большую школу – город будет все время расти, – и, сидя над проектом, задумывалась: может быть, им с Виктором нужен был ребенок? Когда Виктор начал пить, Ася сама стала бояться мысли о ребенке. А ведь дети могли бы, наверно, остепенить Виктора, сдержать его, привязать к дому, заставить почувствовать большую ответственность перед семьей. Но теперь рассуждать об этом нечего.
Сейчас Ася хотела попробовать терпением и добротой сделать до конца все, что только от нее зависело, чтобы Виктор снова стал человеком.
Ледяная сырость гнилой зимы. Дождь, снег, мороз, ветер. Опять дождь, вперемешку со снегом. Серые, сонные дни. Тоска, тоска… Она совсем не оставляла Асю. Вся радость и утешение только в работе.
Виктор никуда не устраивался. Случайно удавалось ему заменить где-нибудь на несколько дней заболевшего или уехавшего скрипача. Иногда он играл в гастролирующих театрах, получая по пятьдесят – семьдесят рублей за вечер. Потом снова бездельничал, пропадал в буфетах, пил с Черновым, бывал у дяди Коли.
В дни просветлений, когда он все-таки еще работал, он признавался себе, что Ася является для него сдерживающим началом. Если бы не она, он бы уже наверно совсем спился и стал подзаборником. А так – бывают просветы.
Но тут же он не мог не увидеть, что сдерживающее начало становится все слабее. И не оттого, что он меньше уважал Асю. Нет, просто, чем больше он пил, тем все сильнее отдалялся от жены. Он ругал себя за это, но поделать с собой ничего не мог.
Дома он кричал: пусть дадут ему отдышаться от всех передряг, и он начнет готовиться к объявленному конкурсу в оркестр Филармонии. Чтобы разбить неверие жены и показать, что будет не последним претендентом на место, он попробовал сыграть одну из лучших своих вещей – «Трели дьявола». И стыдливо сник. Не было приподнимающего чувства свободного владения инструментом. Страшно стало не только оттого, что он опозорился перед Асей. Он сам втайне все еще верил, что находится как музыкант в полной силе. Теперь открылась пугающая правда.
Каждое утро, поднимаясь с постели, он говорил себе, что сегодня не будет пить, а начнет работать. Еще немного шатаний по кабакам, и можно вообще распроститься с музыкой.
И каждый день привычно напивался. Пить один он не любил, искал приятелей. Но, даже не найдя никого, сходился с кем-нибудь за столиком и поил незнакомца, пропивая последние, с таким унижением добытые деньги – или обманом занятые у знакомых, или заработанные в каком-нибудь паршивеньком ресторанчике, где пьяницы кричали: «Витька, «Чабана» сыграй!»
Недели полторы Виктор Дмитриевич играл в загородном ресторане. Получив расчет, он встретил Брыкина и затащил его с собой в буфет.
Вечная история повторилась. Выпитого показалось мало. Он стал напряженно соображать – где и как можно достать еще денег? Валентин, мечтавший о продолжении пьянки, хитро подливал масла в огонь и, применив самое действенное средство, пренебрежительно сказал:
– Не достанешь!
Виктор Дмитриевич, пьяно артачась, с шумом отодвинул пустые стаканы и кружки. Широко растопыренной ладонью стукнул по столу и подозвал игравшего под аккомпанемент аккордеониста скрипача Барона – ленивого человека средних лет, редко выходившего из состояния равнодушного спокойствия.
– Скрипку мою купишь?
Барон, хорошо знавший и Виктора Дмитриевича и его инструмент, которым тот часто хвастал в буфете, не поверил предложению, – недоверчиво поднял бритые и подкрашенные, как у женщины, тонкие брови.