– Подожди, я не могу сейчас… Ты отдохни несколько дней, приди в себя, и тогда мы закончим наш разговор. Хорошо? – опросила она уже совсем примирительно.
Несколько дней Виктор Дмитриевич сидел дома, читал, помогал Прасковье Степановне по хозяйству.
Уверившись до конца, что муж пришел в себя, Ася принесла спрятанную на время у Евдокимовых драгоценную скрипку и вручила ее Виктору.
ГЛАВА ПЯТАЯ
На север пробивалась весна.
Вадим Аносов ощутил ее раньше, чем наступили теплые дни. Он читал, как на Украине сажают защитные лесные полосы, и названия устойчивых древесно-кустарниковых пород звучали для него прямо весенними стихами – смородина золотистая, скумпия, клен, жимолость, белые пирамидальные тополя. В созвучии этих слов было что-то радостно-живое, пахнущее клейковатой молодой листвой и теплым простором широкого неба.
Вадим радовался еще и тому, что Виктор, кажется, взялся за ум. Он воздерживался теперь от разговоров с другом на больную для того тему, – Виктор как-то сам дал понять, что не дело вмешиваться в чужую семейную жизнь. Аносов не мог с этим согласиться, видя, как друг начинает спиваться. Но, вместе с тем, все-таки задумывался: «Возможно, и правда нехорошо совать нос в чужие семейные дела… Ася – чудная женщина. Виктор побоится потерять ее, поймет – и остепенится».
Получив скрипку, Виктор Дмитриевич устроился играть в оркестре кинотеатра и заявил, что это – начало возвращения в большую музыку, трамплин для прыжка.
Ася прониклась верой в добрые намерения мужа. В ней снова росла и заполняла все ее сердце заботливая, всеми силами души оберегаемая любовь к Виктору.
Ей показалось, что прежние счастливые дни вернулись, когда Виктор позвал ее на вечер, посвященный пятнадцатилетию со дня смерти Глазунова. Исполняли Четвертую симфонию и Концерт для скрипки с оркестром.
С вечера Виктор вернулся взволнованный и охваченный мыслями о большой работе. Он обнял жену, поцеловал в лоб. Ася порывисто положила голову на его плечо. Она изголодалась по нежности.
– Как мне сейчас хорошо с тобой, если бы ты знал… Только не надо пить.
– Не так уж много я пью, как ты говоришь.
– Совсем не надо, – улыбаясь милыми глазами, попросила Ася. Она по-женски радостно чувствовала, что он сейчас полон ею и готов сделать для нее все.
Крепиться Виктору Дмитриевичу удалось недолго. Ася видела, как он борется со своей привычкой и ничего не может поделать.
По утрам он мучился, брался то за ноты, то за книги, начинал играть, но через час-другой все равно убегал опохмеляться.
Оказались напрасно растраченными все сердечные волнения и заботы. Ася даже подумала: «Разойтись?» Но потом отбросила эту правильную, наверно, мысль. Не ушла сразу, так теперь нельзя отступать.
Ася и хотела бы, и никак не могла разлюбить. Легко было расстаться, если бы она просто разочаровалась, убедилась, что Виктор – плохой. Но это же было не так. Он – хороший, хороший. И вот только водка губит его, губит семью. Может быть, Ася уже давно и разлюбила бы его, если бы моментами не становился он совсем прежним Виктором.
Тогда снова оживали глохнущие надежды, и казалось – счастье еще возможно – и ради этого стоит пострадать и помучиться.
До осени Виктор Дмитриевич играл в кинотеатре. В каждом перерыве он заглядывал в буфет, а последние два дня напивался к заключительному отделению так, что не мог сесть за пульт.
С ним не стали нянчиться и сразу же рассчитали.
Он брал скрипку и уходил будто бы на репетицию, думая, что за несколько дней подыщет себе новое место и тогда дома все опять обойдется,
Виктор Дмитриевич убеждал себя, что может остановиться, как только захочет, но сейчас – сам не хочет этого. Все складывается так неудачно.
На работу ходить было не надо, вечера оказались совершенно свободными и пустыми. Как же убить время? Где можно просидеть часов шесть-семь подряд? Конечно, только в пивной.
Сойдясь с Черновым, они заглянули в буфет «Под пальмами», на Невском. В центре зала, из кадки, полной окурков, торчала искусственная пальма, давно уже потерявшая от пыли первоначальный ядовито-зеленый цвет.
Многие буфеты и пивные имели у Чернова особые, придуманные им названия. Эта – «Под пальмами», направо – «Подшефная», налево – «Теща». Все заведения, не удостоенные специального наименования, он называл гадючниками, шалманами, забегаловками, мышеловками, сквозняками, в зависимости от их внутреннего устройства, освещения и места расположения.