Днем Виктор Дмитриевич заехал к знакомым и одолжил у них сто рублей. С ним была скрипка, он имел еще солидный вид, и ему поверили.
Сам чувствуя, что врет, он жаловался сейчас Аркадию, что причина его пьянства – жена. Не придирайся она, как придирается, ничего бы и не было. Аркадий охотно поддерживал его.
– Я тоже, брат, плохо живу с женой. Нам с тобой нужны женщины с интеллектом… Жена говорит, что я умру от водки, – грохотал он на весь буфет своим раскатистым голосом. – Ну и пусть. Все равно когда-нибудь умирать. Так я хочу умереть от того, что мне приятно!
Сквозь пьяные мысли Виктору Дмитриевичу пришел в голову вопрос: «Почему Аркадий не купит ботинки?» На улице сыро, а на ногах у него – совсем уже не по сезону – рваные парусиновые туфли.
Но он так и не спросил ничего. Не был уверен, что на месте приятеля купил бы себе ботинки, а не пошел в пивную.
Чернов шумел, балагурил:
– Мы с тобой – беззаветные борцы и жертвы борьбы с алкоголизмом. Боремся самым практическим способом – истребляем водку…
За угловым столиком мужчина в зеленой велюровой шляпе, сдвинутой на самый затылок, пронзительным фальцетом кричал:
– Мой друг, Аполлон Мотавкин, талантливый человек. Но пошел, дурак, заведовать бассейном в бане. Он написал гениальные стихи:
Жена твердила мне: не пей!
Друзья сказали мне: не пей!
Глотая слезы и рыданья,
Я пью за их ко мне вниманье…
Слушая эти стихи и зычный говор Аркадия, Виктор Дмитриевич не мог собраться с мыслями, раздраженно замечал фальшивые ноты у аккордеониста, чувствовал себя досадно трезвым. Была потребность шумно разговаривать, что-то делать, куда-то ехать, мчаться на чем-нибудь с невероятной скоростью. Да и в кармане валялись не дающие покоя, скомканные в тугой комок, оставшиеся деньги, – пьяница разбрасывает их так, словно ненавидит, старается скорее избавиться от их тяжести, забывает цену им.
Весь вечер приятели не умолкая проговорили. Это был обычный пьяный разговор – сбивчивый и бессодержательный, но обоим собеседникам казавшийся очень интересным.
На улице они без конца прощались и снова оставались на месте. Никто так долго и трудно не расстается, как пьяные: им всегда кажется, что чего-то, самого важного, они еще так и не договорили.
Расставшись наконец, Аркадий потянулся домой, а Виктор Дмитриевич – искать шума, громких разговоров, пьяного веселья.
Пропьянствовав всю ночь и утром опохмелившись, он почувствовал, что остановиться сегодня не может. Пойти к кому-нибудь и попросить в долг он не отважился. Никто не даст. Скажут – и так уже достаточно. Тогда он решил, что незачем таскать с собою скрипку, показавшуюся вдруг обременительно тяжелой. Надо оставить ее на хранение у знакомого буфетчика Яши. Попавшись на недоливе, Яша сумел выкрутиться, но перебрался в другой ларек – около рынка. Может быть, под скрипку он даст денег? Не продать, конечно, а только заложить ее.
Скрипку Яша взял и сунул сто рублей. Виктор Дмитриевич так быстро опьянел, что не смог даже истратить всех денег. Идя домой, он подпорол на брюках обшлага и спрятал туда оставшиеся тридцать рублей, хотя Ася никогда не лазила к нему в карманы, лежи там даже тысячи. Сделал он это, наслушавшись, как все пьяницы прячут от жен свои деньги, – по утрам жены никогда не дают ни копейки на похмелье.
Домой он пошел поздно, чтобы соседи не увидели его опять пьяным.
– Мы были на дне рождения у товарища… Там я спрятал скрипку, а то потеряешь… или отнимут по дороге, – бормотал Виктор Дмитриевич, раздеваясь.
Видя, что большего не добьется, Ася оставила его в покое.
Утром, проснувшись после ухода жены, он не мог подняться, тяжело ворочался. Болели ноги, руки, спина, все тело.
Так он пролежал до тех пор, пока в спальню не вошла Прасковья Степановна.
– Ты что же на работу не собираешься? – удивилась она.
– У нас сегодня нет репетиции, – еле ответил он,
Прасковья Степановна усомнилась, но промолчала. Он отвернулся к стене, чтобы не вступать в разговор: не хотелось объяснять, что позавчера опять уволили.
Весь день Виктор Дмитриевич проболел. Когда вернулась Ася, он настороженно дремал, вздрагивая от каждого звука и шороха, отрывочно слышал ее разговор с матерью. Стуча расставляемыми к ужину тарелками, Прасковья Степановна сказала:
– Пьющему все нипочем. Совесть свою за пол-литра продаст, а напьется. На хлеб не будет – на водку найдет…
Ася тихо вошла в спальню, остановилась, разглядывая опухшее лицо мужа. Присела на край, кровати, растормошила Виктора.
– Расскажи все честно, – попросила она. Ей было больно видеть мужа, тяжело страдавшего после перепоя. Но она решила не давать сердцу никакой воли. Вглядываясь в лицо Виктора, в его сухо блестящие, виноватые глаза, Ася уверенно сказала: – По тебе все вижу. С работы выгнали. Да?