– Хватит!
– Хватит, – согласно повторила Ася, вкладывая в это слово совсем иной, непонятный Виктору Дмитриевичу смысл.
– Мне надоело слушать нотации! – крикнул он и, теряя равновесие, наклонился к жене, дыша ей в лицо застаревшим перегаром.
Губы Аси брезгливо дрогнули. Она отстранилась от мужа, почувствовав в нем какую-то сосредоточенную, страшную злобу.
– Только, пожалуйста, не кричи. Маму разбудишь. Тебя никто не боится.
Совершенно бессильный перед гневным спокойствием жены, он сорвался. С нарастающим пьяным ожесточением стал выкрикивать злые и обидные слова. Сознавая, что поступает отвратительно, он не мог сдержаться. Крик стал слышен даже у соседей. В стену несколько раз постучали.
От напряжения он вспотел, на висках набухли серовато-синие жилы, волосы растрепались, красные веки часто и нервно мигали. Его испитый и истерзанный вид вызывал в Асе неодолимое отвращение. Ей хотелось перебороть в себе это чувство, но неотвязчивые мысли о загубленном будущем только усиливали отвращение и помимо воли рождали незнакомое до сих пор, непонятное для нее самой, холодное равнодушие к мужу.
Ася сидела наклонив голову. Лампочки высоко подвешенной люстры высвечивали ее пересеченный морщинами лоб, строгую прямую линию носа, сжатые губы и опирающийся на кулаки подбородок. Глаза ее были в глубокой тени. Виктор Дмитриевич не видел их, но все время ощущал на себе тяжелый взгляд.
Гнев Аси не гас сегодня так быстро, как всегда. Она не, могла говорить. Молчала и молчала. Но за ее молчанием теперь не угадывалось обычной, скрытой жалости к мужу. Она сидела молча, а он кричал и распалялся еще больше, и никак не мог унять себя. Он удивлялся, что жена не плачет. Ася угадала его мысль.
– Я даже плакать уже не могу. Все слезы выплакала за эти годы.,. Ты поймешь, Виктор. Но будет поздно.
Это неожиданно подействовало отрезвляюще. Он сразу же утих, обмяк и начал искать быстрого примирения.
– Прости меня. Это не я, это – водка, водка говорила, – твердил он, будто убеждая себя. Еще не понимая всего несчастья, а только угадывая его сердцем, он пытался отогнать дурные и печальные мысли. Надо сказать что-то хорошее, доброе, искреннее. Но таких слов не находилось. Он тер себе лоб и, запинаясь, повторял привычное: – Прости… прости…
Ася не отвечала на его слова. Он был поражен ее небывалым, стойким сопротивлением. Не подпуская его близко к себе, она сказала:
– Пойми, что ни ненавидеть тебя, ни простить – я уже не могу. И в этом – самое страшное. У меня тут, – скрещенными ладонями она приложила руки к груди, – совсем пусто. Если еще и оставалось что-нибудь к тебе, так теперь ты сам все убил.
То, что до этой минуты он ясно видел вокруг себя, разом вдруг отодвинулось, ушло куда-то далеко, словно в непроницаемый серый туман. Ася не любит? Этого он никак не ожидал. О том, что она может разлюбить, он никогда даже не думал.
– Вымойся и ложись спать. – Она сказала это так холодно, что ему показалось, будто голос ее дошел до него из бесконечной дали. – Приду завтра с работы, тогда решим, что нам практически делать.
Он шагнул к ней, но Ася поднялась. От быстрого и резкого движения старенький домашний халатик нечаянно распахнулся на ее груди. Смущенно взглянув на мужа, как на совсем чужого человека, она старательно и стыдливо запахнула халат. Виктор Дмитриевич мучительно запомнил этот жест, обидно подчеркнувший отчужденность жены.
Он безропотно вымылся. Ася дала ему чистое белье и отправила спать, а сама осталась в большой комнате. Не раздеваясь легла поверх одеяла, рядом с матерью. Она долго лежала не шевелясь и не засыпая, – болело сердце.
Виктор Дмитриевич догадывался, что Ася не спит. Ему хотелось вскочить, пойти к жене и честно попросить прощения. Но, наперекор этому желанию, глупая хмельная обида поднимала злобу: «Можно выпросить прощение, но нельзя выпросить любви. Так зачем идти? Не любит – значит развод, значит тебя вышвыривают на улицу. Ах, на улицу?!»
Растравленная этой мыслью, злость росла и уже доставляла необъяснимое наслаждение. Ему вдруг захотелось чем-нибудь жестоко отомстить и жене и теще. Приподнявшись на локтях, он пробормотал сонным голосом:
– Я еще покажу вам!
Но как и за что «покажет» он Асе и Прасковье Степановне, он не знал. Он опустил голову на подушку, и сразу все закружилось. От этого непроходящего безостановочного кружения поднималась тошнота, больно ломило в висках.
Ему представлялось, что он не мог уснуть очень долго. Но заснул он почти тотчас, – через несколько минут в большую комнату донесся его громкий, всхлипывающий храп.
Проснулся он рано, на рассвете. Переживая случившееся вчера, беззвучно двигал пересохшими губами, со смиренной улыбкой произносил покаянные слова, как бы вымаливая у жены прощение. Стыдясь открыть глаза, выжидал, когда Ася уйдет на работу, а Прасковья Степановна – в ломбард.