– Ты не замечаешь, что отстаешь от жизни, – сказала Ася.
Шли они не рука об руку, а в стороне друг от друга, совсем как чужие. Чиркая ломающимися спичками, Виктор Дмитриевич заносчиво ответил:
– Если бы все были такими отсталыми, мы бы на полвека раньше построили коммунизм.
– Ты отстаешь даже в узких интересах своей профессии. Не боишься этого?
– Нет, не боюсь, – уверенно ответил он и, повернувшись спиною к ветру, прикурил.
Они продолжали молча шагать по скользкому тротуару. Ася думала, понимает ли Виктор шаткость своего положения? Да, понимает. И только для собственного успокоения бахвалится по пьяной привычке, что все – трын-трава, что наплевать ему ровным счетом на все.
– Пусть попробует кто-нибудь из молодых преподавателей нажить такой авторитет, – заявил он уже дома, продолжая разговор, начатый на улице.
– Напрасно кичишься своим авторитетом.
– Он заработан честным трудом. Я не жалел себя во время войны. Уже через год после демобилизации я с успехом начал выступать в больших концертах…
– До самой смерти ты и будешь твердить только об этом? – устало сказала Ася. – И авторитет и успех – не пенсия, не выдаются пожизненно. Их надо зарабатывать каждый день…
Виктору Дмитриевичу и Вере Георгиевне поручили срочно составить для второкурсников программу открытого концерта из новых произведений советских композиторов.
Два дня пролежал на письменном столе чистый лист бумаги с красиво выведенным заголовком, – так всегда выводят заголовки, когда не знают, что писать дальше.
К концу второго дня все поле листа покрылось буквами В. Н., знаками скрипичного ключа и силуэтами адмиралтейской иглы. После нескольких вечеров, проведенных с Аркадием Черновым, соображалось туго. На память ничего не приходило, кроме двух-трех произведений Хачатуряна, а напрягать сейчас память Виктор Дмитриевич был не в состоянии. Можно было бы заглянуть в литературу, но надо ехать в музыкальную библиотеку, утруждать себя, тратить вечер.
Лучше выйти на улицу, немного проветриться. Он так и сказал жене: пойду проветриться. Ася смолчала. Она знала, что это значит.
Но и от кружки пива и от выпитой еще к тому же водки голова не просветлела и память ничего не раскопала. Зато все трудное показалось легким и пустячным, из-за чего не стоило ломать головы, – как-нибудь обойдется.
За соседним столиком толстогубый мужчина, захлебываясь смехом и ударяя пустой кружкой по столу, рассказывал:
– Вот я и говорю ему: если водка мешает работе, брось работу…
Вместе с приятелями толстогубого Виктор Дмитриевич тоже рассмеялся, забыл о несоставленной программе и пересел за соседний столик…
Приехав в консерваторию, он попытался схитрить:
– Программу надо составить из произведений классиков, – заявил он Вере Георгиевне, которая слушала его с удивлением, но не возражая. – Классика есть классика… Я пересмотрел все и не нашел сейчас ничего оригинального, интересного, что можно было бы рекомендовать студентам.
Сквозь залепленные мокрым снегом окна в класс просачивался жидкий свет январского дня. Зябко потирая руку об руку, чтобы скрыть волнение, Виктор Дмитриевич гадал: «Пронесет? Или будет неприятность?»
Вера Георгиевна достала из портфеля ноты, села за рояль и сыграла начало новой рапсодии молодого армянского композитора, Не убирая пальцев с клавишей, она спросила:
– Плохо?
Ссутулившись, он нервно облизал губы и промолчал. Кажется, не пронесло…
– Все оригинальное и интересное создано классиками на все века вперед? Так? – Слова Веры Георгиевны звучали не вопросом, а обвинением. – Странная точка зрения. Нет, не странная – обычная точка зрения отставшего человека. Хорошо, программу мы составим без вас.
Виктор Дмитриевич не желал затягивать разговора, принявшего крайне неприятный оборот. Но Вера Георгиевна попросила еще немного задержаться.
– Я знала вас другим… растущим человеком… Плохо, плохо вы живете, Виктор Дмитриевич. А если ты плохо прожил день – опустился на ступеньку ниже. Другие в это время идут вперед, ты отстаешь от них, и можешь отстать так далеко, что потом и не догнать…
Они вышли в коридор. В коридоре было сумеречно. В крайнем классе кто-то пел «Средь шумного бала…», через пять-шесть тактов сбивался и, откашлявшись, начинал снова.
– Я не устраиваю слежки за вами, не думайте, Но я знаю, что вы пьете, – сказала Вера Георгиевна.
Он предпочел не возражать. Самое глупое, что можно сделать в таком положении, – отрицать или оправдываться.