Всем конечно же известно, что великий воевода никуда не уезжал, а жил все это время в родительском доме, на женской половине, чтобы не попасться ненароком на глаза случайным людям да болтливой дворне. Порой он даже выезжал покататься на бричке в сопровождении Манефиной помощницы Фленушки. Покататься, посмотреть на растущий, как грибы после дождя, град Москву, себя показать. На козлах обычно восседал дед Брунок – правил лошадьми, а сопровождали бричку шестеро конных казаков. Ох и люты казаченьки! И на десять шагов не давали никому к бричке приблизиться – попросить чего-нибудь у великого воеводы либо поглазеть на него за просто так.
Но все-то свои все равно знают, что великий воевода не в себе – слова разумного толком сказать не может. Только зря боярыня Марья развела такую опаску и осторожность. На Москву возить – показывать люду живого и здорового великого воеводу – это понятно, это правильно. Но из своих, из дворовых нешто кто когда кому чужому скажет, что великий воевода умом ослабел? Да ни в жисть!
И вот настал неурочный день, и боярыня Марья объявила великий праздник, и пошла Манефа-ключница по всему хозяйству, раздавая указания, и захлопотала то тут, то там Манефина помощница Фленушка. И пополз по двору шепоток: «Великий воевода вернулся». А великий воевода в это самое время сидел в комнате своей матушки и безуспешно пытался с ней поссориться.
Сашка, раздраженный и злой, добрался до комнаты боярыни Марьи Ивановны первым, но она каким-то непостижимым образом уже знала главную новость сегодняшнего утра.
– Матушка, зачем же вы… – начал было Сашка, но боярыня Воронцова, не давая ему договорить, подошла, расцеловала, притянула к себе, прижала голову сына к своему плечу, заставив того согнуться в полупоклоне.
– Здравствуй, сыночек. А я ведь знала, я чувствовала, что скоро… Ну спасибо Пресвятой Деве да Николе Угоднику. – Одной рукой она прижимала Тимофееву голову к себе, а второй размашисто крестилась на образа.
– Матушка… – издал полузадушенный всхлип Сашка.
– Фу-ты, чуть не задушила на радостях сыночка своего ненаглядного, – спохватилась Марья Ивановна. – Садись, Тимоша, садись, побеседуем.
– Матушка, – вновь начал он, усевшись на стул, – зачем вы меня…
– Ах, Тимоша, – прервала она его, – ты, наверное, расстроен тем, что я тебя домой забрала? А как мне было не забрать? Ты же знаешь, я сынов без своего пригляда стараюсь не оставлять. А тут из Тушина известие получаю, что Тимоша мой опять… заболел. Ну, понятное дело, отправилась я в гости к боярыне Тютчевой – сыночка своего проведать. А ты и в самом деле плох. Очень плох. А Ольга твоя и не знает, что с тобой делать. А я знаю! – Здесь Марья Ивановна возвысила голос и пристукнула кулаком по столу: – Вот я тебя домой и забрала!
– Но, матушка…
– Кто лучше матери знает, что сыну ее нужно? – Этот вопрос даже не успел повиснуть в воздухе. Сашка едва лишь открыл рот, как Марья Ивановна уже ответила сама себе: – Никто. Ты прошлый раз как с Фленушкой закрутил, так сразу и в разум вошел. Вот я и сообразила, что тебе нужно, каким лекарством болезнь твою лечить. Поэтому домой тебя и забрала. А уж Фленушка расстаралась. Пузо видел?
Сашка растерянно кивнул.
– А…
– Надеюсь, еще одного сыночка тебе родит.
– К-как еще одного? – Наконец-то Сашке удалось вымолвить законченную фразу.
Марья Ивановна поднялась, прошла к двери в другую комнату, приоткрыла ее и что-то кому-то там сказала. Из-за двери появился мальчишечка лет четырех и, испуганно уставившись на Сашку, ухватился за бабкину юбку.
– Поди, поздоровайся с тятенькой, – сказала Марья Ивановна, склонившись к нему.
Мальчишка, отпустив бабкин подол, подошел к Сашке и смело забрался к нему на колени: