Голодному —
Ответь из немоты,
Пусть нищего на мне короста —
Не надо милостыни, просто
Спроси, кто я, и расскажи, кто ты.
Она сама позвала меня, так что же… Судьба…
Если можно жизнь отложить на потом, то почему нельзя отложить на потом смерть?..
Я открыла.
— Почему ты голая? — спросила Вера, переступив порог и разведя руки для объятий. В одной руке она держала сумку, в другой — бутылку. Феминистки цветов не приносят.
— В ванну собралась… Не знала, что ты в Минске.
— Только что приехала. Можно раздеться, как ты?..
Она была феминисткой с лесбийским уклоном.
— Раздевайся.
Голая Вера совсем такая, как я. В зеркале. Только родинок на левом плече на одну больше.
За ночь одну и тысячи ночей,
Что сплетены объятьями в объятья
Губ не сомкнуть, не сцеловать с плечей
Рассыпанных как звезд — родимых пятен.
А небо, где плывет созвездье Рыб
Рассыплется на миллиарды глыб
Чей свет заманчив и приятен,
Вот если мы перемешать смогли б
Созвездья заново — объятьями в объятья.
— А Наста где?.. Я почти нелегально, через Москву, у меня виза только российская. Так чтобы Наста, если что, прикрыла.
Зачем это она к нам без визы приехала?..
— Никуда не денется твоя Наста. Прикроет.
Наста великая прикрывальщица.
Я познакомила их, потому что Вера захотела взять интервью у кого–нибудь из власти…
Людей интересуют не люди, а нелюди. Они сошлись, сблизились.
Неисповедимы пути твои, Господи.
— А что тут такого? — удивилась Вера, когда я спросила, как она могла сблизиться с человеком, который прислуживает власти. — Что она плохого делает? Карьеру?.. Так все и повсюду ее делали. При монархии, диктатуре, демократии. У нас, у вас. Не надо про всех своих хуже, чем про всех остальных думать. Свои — лучшие, какими бы они ни были. Это самое первое условие для создания чего угодно человеческого, начиная с семьи… Кстати, ты меня с мужем до сих пор не познакомила.
— Нет у меня мужа.
— Нет так нет. У меня тоже нет, хоть и есть.
— Как это?..
— А то ты не знаешь, как…
Действительно.
Мы сидели в Минске недалеко от Купаловского театра в кафе под зонтиками, на улице, по которой Наста как раз проезжала, остановилась около нас, хоть там и знак висел, что останавливаться нельзя, но это кому–то там нельзя, а не ей, она опустила стекло и, не выходя из машины, заказала кофе. Потом все–таки вышла, села к нам за столик, подняла, отставляя мизинец, чашку — и ногти на всех ее пальцах, в том числе и на отставленном мизинце, были безупречно покрыты лаком.
— Про что щебечем? Про диктатуру?
Шведская журналистка смотрела на служителя белорусской диктатуры, как зачарованная.
Любовь преодолевает все. Поэтому я ее преодолела.
— Про мужиков. Вера говорит, что у нее мужика нет.
— У нее есть, — не согласилась Наста. — Это у меня нет, она отбила.
— Могу вернуть.
— Да что уже теперь… Пользуйся.
Мы готовы были плеснуть друг в друга кофе, у меня уже рука потянулась… Вера это почувствовала, взяла мою руку, прижала к столу.
— Я пересказывала ей то, что вчера от тебя услышала. Что надо верить в своих. Если даже свои последние, надо на весь мир кричать, что первые.
Наста поставила чашку.
— Мы первые и есть. Мы перенесли войну, выдержали Чернобыль… И теперь спасаем человечество.
Я вспомнила жеребенка, которого спасла от пожара. Чтобы потом убить.
— От чего мы его спасаем?.. От диктатуры? СПИДа? Терроризма?
— От гибели, которая совсем не в диктатуре. И не в СПИДе, не в терроризме, а в обществе потребления, в которое сейчас превратился весь Запад. Обществу потребления полностью соответствует философия христианства, поэтому надо менять и общество, и веру.
Вера не поняла:
— Какую Веру?
— Христианскую, на которой общество потребления и воспитывалось. Свой духовный пик человечество прошло перед христианством, потом начался упадок, что почувствовали на Востоке, где создали новую мировую религию, но и она не решает проблему, потому что не понято главное: сегодня, чтобы идти вперед, нужно бежать назад. А нам не надо назад, мы и так там. В том смысле, что, хоть у нас и есть храмы, но мы по сути своей никакие не христиане, а, как древние греки с римлянами, язычники, и общество потребления у нас не сформировалось. Цивилизация перегнала нас, как на стадионе, на круг, но с трибун кажется, что мы не последние, а первые, и самое интересное, что так оно и есть. Став аутсайдерами, мы стали лидерами. И не надо соваться к нам с правами человека, со всей блестящей мишурой, придуманной обществом потребления для оправдания своего существования. Потому что это — как вешать на нашу языческую елку не конфеты, а фантики. Не нам нужно двигаться в Европу, а Европе к нам, к той человеческой сущности, к тем традициям, которые мы сохранили. Если, конечно, Европа не хочет, чтобы ее кровеносные сосуды забило холестерином, а хочет, чтобы в ней билось живое сердце и дух живой витал.