хорошее освещение. Только наслаждаться изысканным слогом и содержанием трудов автора мне не давали. Мешал некто маленький, очень настойчивый и вредный. Лоренца-Мария или малышка Мари, видно, решила, что моя нога это игрушка! Она постоянно норовила стянуть с моей ноги тапок и лизнуть его языком. Приходилось поминутно отбирать у неё обувь. Тогда этот маленький бесёнок капризно надувал губки и хмурился, тянувшись шустрыми маленькими ручками за тапочками, столь понравившимися ей. - Мари, угомонись, - бросаю я ей коротко, на что слышу в ответ недовольный визг. - Тапки ты не получишь. Даже не проси. Ребёнок начинал злиться ещё больше, обхватывая меня за ногу и неловко поднимаясь с пола. - Мари, я сказал, что ты их не получишь, и точка. Встав с кресла и кладя Плутарха на столик, я убираю тапочки в шкаф. - Всё, нет больше тапочек. Я их тебе не дам, потому что ты их в рот тянешь, а они грязные. Но на неё мало действуют мои слова. Мари начинает заходиться криками, режущими мой слух, словно нож стекло. - Господи, горе ты моё... - я взял капризничающую девочку на руки и несколько раз покружил её, что ребёнка немного позабавило. - У тебя есть много тряпичных кукол. Сдались тебе эти тапки? Но Лоренца нахмурила свои бровки и поджала губы, недовольно глядя на меня своими огромными серыми глазами, поморщив маленький носик. Интересно, Фьора в её возрасте была такой же неуправляемой? Точно так же устраивала скандалы и капризничала, когда ей что-то запрещали? Тут меня точно громом поразило. Я вглядывался в раскрасневшееся личико девочки, обрамлённое чёрными вьющимися волосами. Не понимаю, что питало мою скрытую неприязнь к ребёнку, ни в чём не виноватому? Да, она мне не дочь, рождена своей матерью от другого... Но что-то всё равно меня изнутри грызло и не отпускало. Я ненавидел свою жену за то, что сам невольно толкнул её на адюльтер. Я настраивал самого себя против малышки лишь потому, что не был ей отцом. Я ощущал свою вину перед Фьорой и крохой, которую мысленно обвинял в дурных поступках её матери. Я испытывал ненависть даже к самому себе за всё, совершённое Фьорой, которая всего лишь платила мне той же монетой, что и я. Кондотьер Кампобассо, Лоренцо Медичи... Она никогда не думала головой, стремясь посильнее мне досадить. А потом разгребает последствия своих необдуманных поступков. Пусть я и ненавидел жену, но не потерял к ней уважения. Хуже всего, что эта ненависть не вытеснила любви к ней... Да, Фьора совершила ужасный поступок. Один раз измену можно простить, но стоит ли прощать второй раз? Наверно, если впредь такого не случится, и она раскаялась. К тому же моя жена мне не врала. Она ничего не утаивала, не стремилась как-то себя выгородить. Фьора признала свою вину, половина тяжести которой была и на мне... Фьора не отреклась от своего ребёнка, не бросила на произвол судьбы. «...я всё могу объяснить, я виновата перед тобой, а не малышка», - с трагичной отчётливостью и горечью прозвучал в моей голове голос Фьоры, прижимающей к себе младенца. До сих пор перед глазами стояло её залитое слезами и напуганное лицо. Фьора предпочла сказать правду сразу, чем обманывать меня. Она не выдала Лоренцу за удочерённого подкидыша или дочку покойной родственницы. Фьора не пыталась подать всё так, будто её опоили или она подверглась насилию, чтобы выйти из всей закрученной ею истории по возможности, с минимальными последствиями для себя. Фьора очень изворотлива и умна, вполне могла такое выдумать. Сама или по настоянию близких, переживающих за неё. Фьора могла избрать путь наименьшего сопротивления, но она не опустилась до наглого вранья... Несмотря на поступки, её было, за что уважать. Она предпочла малодушию горькую правду... Нет, как бы Фьора ни была виновата, но она уж точно лучше множества всех тех лживых особ, оказавшихся в похожей ситуации... Да и сам я хорош. Вспомнить хотя бы эпизод с дочкой тюремщика. Она, конечно, сама искала моего внимания, ну и мне это было на руку, поскольку я должен был использовать любую возможность сбежать из тюрьмы, куда меня великодушно отправил французский король Людовик XI. Но возможно, что всего этого бы и не было, не гори я столь пылким желанием сражаться за независимость родной Бургундии. Как оказалось, принцессе Марии, дочери моего покойного сюзерена герцога Карла Бургундского, свободная и независимая Бургундия была не нужна. Она стала женой принца Максимилиана Габсбургского и очень довольна своим браком. Увы, ей не до моего стремления помочь ей вернуть власть. А что я так переживал? Всё равно принцесса Мария не смогла бы сохранить всё, что её отец создавал ценой немалых усилий, многие годы. За что я хотел воевать, спрашивается? Да уж, человеческая тупость трудно поддаётся лечению. Я стоял посреди комнаты, абсолютно босой, держа на руках девочку, которая теребила меня за волосы, иногда слегка щипая за нос или щёки. И чего я себя неприязненно настраиваю к ней? Когда Мари не показывает свой крутой нрав, доставшийся ей от матери, вместе с внешностью, то она вполне милая. Добрая и ласковая девочка. Что удивительно, ко мне она тянулась даже больше, чем к родной матери, к Флорану или Леонарде с Хатун, к Перонелле или Этьену... Странно. Больше всего внимания ей уделяют именно они. Я же стараюсь делать вид, будто Мари для меня не существует. Чего она ко мне вечно льнёт и так негативно реагирует на любую попытку Фьоры уделить ей внимание? Последнее Фьору очень огорчало, и она находила тысячу и одну причину винить себя в том, что дочь так ведёт себя с ней. - Это я виновата, что Мари так меня невзлюбила, - говорила Фьора, закрывая руками лицо и всхлипывая. - Я пыталась избавиться от неё, когда только узнала... когда узнала о... Что она должна родиться... Может она это чувствует? Мне даже было немного обидно за Фьору. Она так изменилась за то время, за эти десять с половиной месяцев! Нельзя сказать, что в лучшую сторону. Некогда такая бодрая, сияющая, жизнерадостная... Теперь Фьора была лишь своей бледной копией. Куда исчезла её энергия, её готовность бросать вызов всему? Прежней Фьоры больше нет. Зато есть женщина с застывшей скорбью в потускневших серых глазах. Да, прежняя Фьора умерла, зато родилась другая Фьора, которая неприкаянно бродит по дому, опустив голову и не поднимая глаз. На неё даже смотреть больно... Да и на выяснения отношений с неверной женой нет ни сил, ни желания... Зря я тогда обозвал её гадюкой подколодной и велел больше не попадаться мне на глаза. Фьора пыталась сделать робкие шаги к примирению, но я сам оттолкнул её. Потом на чердаке, когда она принесла мне одеяло. Фьора не чужой мне человек, она моя жена и мать моего сына. Может мне следовало сперва поговорить с ней и попытаться понять, а не кидаться на неё с обвинениями? Я как раз хотел поговорить с женой тогда, на чердаке. Спокойно и без скандалов. Я хотел удержать её, но Фьора убежала, бросив напоследок взгляд, полный смятения. Вот и весь разговор с ней. Маленькая Мари, как очевидно, посчитала забавным сейчас подёргать меня за уши, не отрывая от воспоминаний. Она неплохо ладила с малым Филиппом. Когда он рисовал, сидя за своим маленьким столиком, она всегда вертелась рядом и норовила помочь своему старшему брату: то кистью в холст тычет, то вымажет в краске палец и этим пальцем что-нибудь подрисует. А могла вообще схватить в охапку всех своих многочисленных тряпичных кукол и покидать Филиппу на полотно. При этом у неё был такой вид, как у человека, который просит нарисовать портрет. - Мари, ну не делай, ты мешаешь, - Филипп отметал в сторону игрушки. Тогда Мари начинает капризничать и топать ногами. - Я рисую, - поясняет мой сынишка. Какое-то время Мари сидит смирно подле устроившейся в кресле и вышивающей Фьоры, занимаясь своими куклами. Филиппа от рисования не отвлекает, но только пока... Но потом слышно знакомый недовольный визг и усталое: «Мари, прекрати!» Да, если уж Мари решила, что старший брат просто обязан писать портреты с её кукол, значит, от своего не отступится. Она вылитая Фьора! То же лицо, цвет волос и глаз, хар