Меньшевики отвергли эти выводы. В рамках буржуазной революции, говорят они, пролетариат не может и не должен стремиться к власти. Его роль — роль крайней оппозиции. Только такая роль даст ему возможность не раствориться в революционной стихии. Воспреемницей революционной власти может быть только буржуазная демократия. Но так как такой демократии нет, то остается ее выдумать. Отсюда идеализация кадетов, преувеличенная оценка их исторической роли, оптимизм за счет их будущности. Источником оппортунистических шатаний меньшевиков является не узкий практицизм, а социалистическое доктринерство. Оттого идея национальной оппозиции, которая должна подчинять себе революционную политику пролетариата, часто соединяется у меньшевиков с постоянными напоминаниями о необходимости «строго классовой», «самостоятельной», «пролетарской» политики.
Поддержка либеральных лозунгов навязывается меньшевиками их страхом пред опасностями, которыми грозит самостоятельности пролетариата его гегемония в «буржуазной революции».
Сохраняя принципиальную верность марксистскому методу, меньшевики применяют его не для анализа исторических перспектив, которые открываются перед пролетариатом, а для розыска затруднений, препятствий, опасностей. Какую бездну находчивости и остроумия проявили некоторые литераторы — меньшевики для доказательства того, что наша партия в социалистическом смысле представляет собой фикцию, что ее успехи идут исключительно на пользу буржуазии, что самостоятельность пролетарской политики есть только наша красивая иллюзия. Революция под их пером превращается в выставку исторических искушений.
Охранение «самостоятельности» пролетариата по этой схеме превращается в борьбу против логики классового развития революции. Безнадежность этой борьбы, которая, несмотря на свои нередко оппортунистические выводы, больше похожа на социалистическое доктринерство Дон-Кихота, чем на «реформистское» тупоумие Санхо-Пансо, — безнадежность этой борьбы толкает наиболее последовательных меньшевиков к тому выводу, что «истинные социалисты» не могут сыграть большой роли в буржуазной революции, что их удел — роль пропагандистского кружка. Они считают раскол партии неизбежным и желательным и втайне мечтают о социалистической секте избранных, как об единственном убежище от буржуазных соблазнов.
Между безбрежной организацией масс, которая должна явиться в результате рабочего съезда и поглотить социал-демократию, и между сектой истинных социалистов — на этом огромном пространстве раскачивается меньшевизм под толчками своих собственных противоречий.
Приходится раз навсегда отбросить мысль, что меньшевизм, как политическое течение, способен играть руководящую роль в партии. Большевизм, как направление, играл бы сейчас более прогрессивную роль, если б его не убивал большевизм, как фракция.
5. Большевики
Т. Р. Люксембург сравнила на Лондонском съезде наши две фракции с жоресизмом и гедизмом во Франции. Когда на правом крыле, — так приблизительно сказала она, — социализм превращается в хаотическое бесформенное вещество, тогда левое крыло неизбежно переходит в состояние твердокаменности. Это состояние является лишь в результате борьбы революционного социализма за самосохранение. Если большевикам свойственна прямолинейность, узость и твердокаменность гедистов, то с этими их чертами нужно бороться: но необходимо в то же время помнить, что именно большевизм является исторически сложившейся формой революционного социализма в России. Таковы были выводы т. Люксембург. На наш взгляд, к этим выводам можно примкнуть лишь с самыми серьезными оговорками.
Во-первых, поскольку мы отвлекаемся от объективных условий и переносим вопрос в сферу тактики, мы имеем полное право сказать, что в тех случаях, когда революционный социализм развивает политику сектантской узости, прямолинейности и замкнутости, он неизбежно рождает в самом рабочем движении реакцию в форме политического оппортунизма и организационной распущенности. Эти две противоположности взаимно обусловливают и взаимно питают друг друга. И забывая об этом, т. Люксембург совершает крайне одностороннее перенесение ответственности с большевизма на меньшевизм. Это вопрос об одной только исторической справедливости. Достаточно вспомнить позицию самого Гэда в русских делах, чтобы понять, что противоположности не только обусловливают, но и переходят друг в друга, и что твердокаменность является такой же плохой гарантией социалистической политики, как и бесформенность.