«Выборы нового Ц. К., — пишет т. Каменев, — показали еще раз, как «центр» понимает свою роль и задачи примиренчества. Кандидаты того крыла съезда, которое определило все главные его резолюции, получили волею съезда случайное преобладание лишь в один голос в том учреждении, которое должно было проводить в жизнь съездовские решения».
Да, действительно выборы нового Ц. К. кое-что «показали» и показали так ясно, что т. Каменеву поистине следовало бы для своего официозного негодования против центра выбрать более удачный повод. Вопрос о Ц. К. был для центра только расширенным вопросом о президиуме. Одно из двух: либо мы создадим центральный комитет партии, либо — одной из фракций. Если большевики и меньшевики работают в одной партии, то они должны научиться совместно работать в ее руководящем органе. Пусть наиболее авторитетные представители обеих половин совместными усилиями сведут к minimum’y неизбежные трения внутрипартийной борьбы.
Возражали: но будет ли разнородный Ц. К. работоспособным? Сможет ли он политически руководить партией?
Что можно было на это ответить? До сих пор мы имели «однородные» Ц. К. Руководили ли они партией? Нет, они руководили своей фракцией. Другая сторона создавала свой нелегальный центр. Партия, как целое, совершенно не имела правящего органа, хотя бы с самыми скромными функциями. Попробуем его создать. Учредим постоянное бюро из представителей обеих течений и национальных организаций. Конечно, такой Ц. К. сам по себе не объединит партии. Но он сможет стать органом объединения, если нам помогут политические события. Вы говорите, что за его спиной сложатся неофициальные центры? Весьма вероятно. Но разве их нет сейчас? Зато мы хоть будем гарантированы от эксплуатации общепартийного аппарата в интересах одной фракции; порукой кругового контроля мы будем застрахованы от авантюристских экспериментов, от выходок политического импрессионизма... Наконец, какой другой Ц. К. вы можете предложить? Если съезд отражает партию, то Ц. К. должен отражать съезд. Значит Ц. К. должен быть коалиционным.
Многие большевики — и среди них ближайшие друзья Каменева — в начале съезда колебались. Но после неудачной «атаки» на президиум они стали соглашаться с приведенными аргументами. Казалось, можно было надеяться, что Ц. К. будет создан путем добровольного соглашения всех сторон, без той «политической борьбы», которая в вопросах личного состава центров всегда получает самый отталкивающий и деморализующий характер. Но к концу съезда настроение большевиков радикально изменилось. При проведении важнейших политических резолюций они получили поддержку части бундистов и латышей. Казалось, большевики должны были оценить эту благоприятную конъюнктуру в том смысле, что коалиционный Ц. К., как таковой, будет в политических вопросах ближе к большевистской линии поведения, чем к меньшевистской; казалось, это должно было еще более примирить их с идеей коалиционного Ц. К., отражающего соотношение сил в партии. Но вышло наоборот. Политическая победа немедленно толкнула их на путь организационной «атаки». Они решили путем борьбы добиться для восьмидесяти семи большевиков вдвое большего представительства в Ц. К., чем для восьмидесяти семи меньшевиков. На каком основании? На том, что резолюции большевиков были поддержаны поляками, латышами и частью бундистов. Но ведь представители поляков, латышей и бундистов будут держаться соответственной тактики в Ц. К.? Большевиков это более не удовлетворяло. Они отказались от соглашения, основы которого были предложены центром (Бундом), и открыли «избирательную кампанию». В этой кампании, которую они вели против центра, они снова потерпели поражение, как и в вопросе о составе президиума. Ц. К. оказался коалиционным с преобладанием большевистского течения — соответственного соотношению сил на съезде. Каменеву кажется, что «центр» из рук вон плохо понял задачи примирительной политики, дав большевикам «случайное преобладание лишь в один голос». Но почему же центр должен был дать большевикам преобладание? Потому что на съезде прошли большевистские резолюции! — Но ведь они прошли, лишь благодаря центру, — значит центр обеспечивал их проведение через своих собственных представителей в Ц. К. Зачем же ему нужно было давать преобладание большевикам, против политики которых он боролся? Это могло бы показаться непонятным, если б не было слишком понятным. Как по Щедрину, только та оппозиция не вредна, которая не вредит, так и по Каменеву, только тот центр заслуживает одобрения, который поддерживает «атаки» большевиков.
Далее «центр» оказывается виновным в том, что не принял большевистских резолюций, подробно перечислявших грехи и преступления Ц. К. и думской фракции. «Партия лишена таким образом — восклицает Каменев, — официального (!) мнения своего съезда о политической работе высших учреждений партий, официально выступавших от ее имени». Что официозным летописцам нельзя шагу ступить не опираясь на «официальное мнение», это понятно само собою. Но у центра не было никакого основания радеть о фабрикации «официального мнения».
В политике Ц. К. был несомненно целый ряд серьезнейших ошибок. Но чем они определялись? Двумя обстоятельствами. Во-первых, тем, что Ц. К. стремился проводить принципиально фальшивую тактику меньшевиков. Во-вторых, тем, что в проведении этой политики он вел (resp. вынужден был вести) организационную войну с другой половиной партии. Но за политику Ц. К. все меньшевистское крыло партии брало на себя ответственность. Большинство лондонского съезда относилось к этой политике отрицательно. Но было бы ребячеством с его стороны выражать порицание меньшевистскому министерству за то, что оно работало по-меньшевистски. Какой моральный вес имело бы такое официальное порицание? Правда, в проведении своей линии Ц. К. применял совершенно непозволительные организационные меры. Но ведь он подвергался совершенно непозволительным атакам другой стороны. Это уже не вина его, а беда его. Или если хотите, это вина всей фракции меньшевиков, осмелившейся на стокгольмском съезде взять на себя ответственность за судьбу партии, в которой меньшевики были только одной половиной. А между тем никто другой, как Каменев, обвиняет центр в том, что он не дал на лондонском съезде большевикам возможности повторить, в который уже раз, ошибку меньшевиков.
Как обстояло дело с думской фракцией, я позволю себе обрисовать цитатой в моей речи на съезде.
«Мы имеем не только право, но и обязанность, — сказал я, — подвергнуть деятельность нашей фракции решительной и всесторонней критике. Мы можем и должны указать нашей фракции на то, что ее намерения зачастую не отвечали ее действиям, что действия были обыкновенно выше ее намерений, но что ее намерения нередко тормозили ее действия. Но в то же время, если мы учтем политическую ценность выступлений фракции в общем и целом, мы не сможем не признать, что фракция честно выполняла свою задачу и заслуживает доверия партии. Я не думаю, чтобы кто-либо среди вас стал это отрицать. Отказав фракции в доверии, вы должны были бы сделать логический вывод из такого отказа и потребовать, чтоб она сложила свои мандаты. Но это означало бы раскол, ибо за депутатами стоит половина партии, которая целиком одобряет всю их политику, и которая на стокгольмском съезде продиктовала им директивы этой политики. Выражение недоверия было бы несправедливо по существу и гибельно для партии по последствиям. Но именно на этот путь стали вы, т. большевики, внесением вашей резолюции. Вы проявили непозволительную фракционность в вопросе, где требовалась величайшая осторожность. Вы внесли резолюцию, которая означает не что иное, как осуждение деятельности наших депутатов в Думе. Если это не простая фракционная выходка с вашей стороны, значит, вы думаете, что съезд может своим вотумом поддерживать вашу резолюцию. Но ведь это именно означало бы отставку фракции или раскол, — и в том и в другом случае величайший кризис в партии. В чем ваша цель: свести ли фракционные счеты или подвинуть думскую фракцию на путь более решительной и революционной политики? Если вы ставите себе эту вторую цель, тогда вы должны помнить, что партии приходится пользоваться именно данной фракцией, в данном ее составе, с данными идейными и личными традициями и связями. Мы можем ее обязать путем резолюций съезда к определенной политике, но мы не можем организовать в ней «единство идей», как того хочет т. Алексинский. Вы обнаружили бы политическую зрелость, если бы сделали все, чтобы собрать по возможности внушительное большинство под политическими резолюциями, — и тут я лично стою гораздо ближе к вам, чем к меньшевикам, — но раз вы признаете, что партия должна и впредь пользоваться работой фракций, вы не имеете права требовать вынесения этой последней вотума недоверия. Вашим поведением вы дезорганизуете съезд и деморализуете партию. Та же фракционная логика, которая продиктовала вам вашу резолюцию, толкнет теперь меньшевиков на внесение демонстративной контррезолюции, равно неприемлемой для большинства. Обе стороны поставят съезд в положение полной невозможности вынести резолюцию, которая собрала бы внушительное и авторитетное большинство, сохраняла бы за партией думскую фракцию и обязывала бы последнюю к политике, способной объединить большинство настоящего съезда. Именно здесь требовался высший такт и высшее чувство партийной ответственности. Вы не обнаружили ни того, ни другого. Вы не попытались даже столковаться с польской делегацией, которая так близко к вам стоит. Для вас важна фракционная демонстрация на съезде, а не единство партийного действия в стране».