Технический прогресс тысячелетиями обуславливался прогрессом духа: Ньютон, до скончания лет не оставлявший богословских штудий, был продуктом рационалистической философии, Евклидовы построения вторили Аристотелевым силлогизмам и пропорциям Праксителя. ХХ век разделил их. Человек и машина поменялись местами. Мы уже не едем на поезде, но бежим за ним. Быть может, следующая генерация хозяев планеты будет железной, как пророчествует Голливуд? Быть может, наша цивилизация, открывшаяся железным веком, им же и закончится? Как знать, но это вписывается в логику бездуховной эволюции, компьютерный голем - прямой наследник духовной нищеты. При этом я не луддит - бунтовать против средств производства бессмысленно. Однако мириться с ролью всадника, которого оседлала лошадь, унизительно.
Быть может, что и имя художника обречено пополнить длинный список из лудильщиков, колесничих, фонарщиков, переплётчиков шагрени, золотошвеек и прях, а его инструмент - стать в один ряд с коклюшками кружевницы. Но я не собираюсь пугать и вслед за вырождением искусства предрекать смерть человечества. В сущности, оно и так умирает с каждым новым поколением. Я знаю также, что оракулы всегда врут, а предвидение ниспослано нам либо в насмешку, либо смирением гордыни. Но, вглядываясь порой в сумрак прошлого, различаешь нравы куда более близкие, чем царящие вокруг, видишь глубокие стремления, чистоту исканий, обнажённую боль и бескорыстное служение музам, в котором различаешь священный огонь Красоты.
И эта иллюзия пробуждает сожаление и горькую обиду.
Возвращённые метафизики
Опыты литературной метемпсихозы
Пафнутий Бозе
Во времена, когда невежественные варвары примеряли римское распутство, а Григорий Турский писал «Историю франков», в обители святого Фомы близ Лиона жил скромный переписчик книг. Он отличался усердием, был целомудрен и сед. Полуграмотный, в свою тёмную эпоху он считался человеком образованным. «Справьтесь у Пафнутия», - советовали монахи, озадаченные вопросами прихожан. После своих трудов, не столь тяжких, сколь однообразных, он предавался в келье молитве и вкушал скудную трапезу. Но когда луна багрилась над лесом и вой волков заглушал доносившийся из-за стен храп, не находил покоя, размышляя над евангельскими: «Вначале было Слово, и Слово было у Бога...»
Любой образ, рассуждал он, вспоминая дневные занятия, распадается на слова, его плоть состоит из букв. О каком же Слове идёт речь? Он погружался в мысли, не замечая, как из миски за шиворот лезли тараканы, а на нос натекала капля. И каждый раз, когда казалось, что впереди брезжит истина, в изнеможении валился на солому. «Это бесы насылают на меня сны!» - думал Пафнутий, отгоняя их постом.
Дни мешались с ночами, он бодрствовал уже трое суток, когда ему явился ангел. Случилось это наяву или во сне? Ангел дрожал красной тенью на засиженной слизняком стене и строил рожи.
- Ты прав, Пафнутий, - скривился он, - библейские пророки состоят из слов.
Пафнутий глядел не моргая.
- Но верно и обратное...
Ангел подмигнул. От растерянности Пафнутий перекрестился.
- Знаки испещрили Вселенную, как пятна - прокажённого, - зашёл ангел с другой стороны. - Живое и мёртвое - только отражение божественного алфавита, мир дольний списан с мира горнего.
- Откуда ты? - испугался Пафнутий. - Из преисподней?
Он вытянул палец, пытаясь расковырять бестелесного собеседника, но сломал ноготь о камень.
- И не пытайся! - зашептал ангел. - Нам не познать друг друга, мы открыты только Всевышнему.
И тут Пафнутия осенило.
- Люди - это слова, которые читает Бог! - закричал он, уставившись на стену.
Но ангел уже исчез.
На другой день Пафнутий исповедовался. Настоятель наложил епитимью, отлучив от переписывания, -глаза, зревшие дьявола, должны очиститься от греха. Пафнутий должен был также публично покаяться. «Люди - это слова!» - твердил бывший переписчик книг, когда за ним закрылись монастырские ворота. С тех пор он стучал по дорогам посохом, находя подтверждение своему прозренью. Словами были и вороватые торговцы, и крикливые крестьянки, и встреченный раз епископ. Он видел место в гигантском словаре и длинноволосым королям, и бледным ангелам апокалипсиса. Словом был и крест на Голгофе, и предательство Иуды, и сам Пафнутий. Возбуждая паломников, поклонявшихся святым мощам, он делился своими откровениями, проповедуя слово о словах. Его не слушали, но он и в этом находил подтверждение своей правоте. «Вы только слова! - с мужеством юродивого выкрикивал он. - И вы слепы, потому что не в силах себя прочитать!» Раз его собирались побить камнями. Но не тронули из-за суеверного ужаса перед сумасшествием, и только деревенские мальчишки измазали сонного в птичьем помёте.
У любой нелепости рано или поздно найдутся сторонники. И соблазнённые прозрением Пафнутия вскоре объединились в секту. Они не спорили, когда он говорил, что имя опережает рождение, беспрекословно внимали персту, указывавшему, кто каким словом родился. Здесь были «любовь», «зло», «глупость», «рассвет», «дивное диво», кто-то был прилагательным, кто-то глаголом. Среди них находились «есть», «быть», «сокрушаться», «творить» или «совокупляться». Некоторые удостаивались быть двоеточием или запятой. Долговязый пастух с рябым лицом, испуганно дёргавший плечом, исполнял в божественном тексте роль тире. И только раз, заикаясь, они решились спросить, какое слово предназначено учителю. Пафнутий и сам размышлял над этим долгими ночами. «Слово», - поколебавшись, ответил он.
Пафнутий переходил из города в город, пока на него ни донесли и, ввиду упорства, ни приговорили к сожжению. Он не отрёкся, даже когда боль исказила ему лицо, а мука исторгла вопль - единственную истину на земле. Быть может, он надеялся, что огонь его не тронет? Раз люди - это слова, значит, бессмертны?