Его имя быстро стёрлось. Предшественник Леона Блуа и исламских мутазилитов, Пафнутий, в отличие от них, отрицал (или не понимал) аллегорию, его бесхитростной душе была чужда обёртка метафор, но, проникая в суть вещей, он с обнажающей наивностью расписался в божественной книге мироздания.
Аль-Кадраси
Погребённый в первые века Хиджры, духовный отец Джелал-ад-дина Руми, Джафар ибн Саул аль-Кадраси из братства бродячих дервишей был крив и горбат, так что мог чесать пятки, не сгибаясь. Топча босыми ногами пыльные дороги халифата, он проповедовал, что Аллах творит во сне. «Мы все - сон Аллаха, - торжественно струил он свет озарившей его истины через единственный глаз, сверкавший из-под зелёной чалмы. - А разве можно управлять сном?» В ответ дехкане бросали иногда финики, иногда камни. Но он и здесь видел знак. «Поступки нельзя предугадать, будущее неведомо самому Аллаху», - думал он, пританцовывая под градом булыжников.
Исколесив Сирию, Джафар направился в Хорасан. Согнувшись под тяжестью своего уродства, он смело пел любовные песни проплывавшим на носилках красавицам, восторгаясь их родинками и изогнутыми, как лань, бровями. Он надеялся на взаимность, ведь в хаосе сновидений всё возможно. Отрицая свободу воли, Джафар возводил в правители случай, который передвигает фишки добра и зла из-за спины и Бога, и дьявола. Даже на привычном к странностям Востоке он слыл чудаком. Иногда, созвав к мечети толпу, Джа-фар замирал, точно набрав в рот воды, и слова от него нельзя было добиться ни лестью, ни угрозами. Порой же часами распинался перед дорожным столбом, собакой или уснувшим ребёнком. В своём поведении он не находил ничего удивительного.
- На земле нет логики, - учил он.
- Как же тогда ты всё объясняешь? - спросил любознательный козопас.
- А тебе только кажется, что ты меня понимаешь, - не растерявшись, ответил Джафар.
«Любой разговор - это беседа глухонемых», - подумал он про себя.
- А ты думаешь, почему Всевышний столь молчалив? - добавил он вслух. - Пути Господни неисповедимы для Него Самого, их не в силах выразить не только земной, но и небесный глаголы! - Джафар смерил ко-зопаса с головы до пят победным взглядом. - Именно поэтому Его мудрость неизреченна.
Позже, когда из этого сложили притчу, смущённый (или озарённый) его толкованием козопас будто бы пал на колени.
Джафар отрицал и бессмертие души. «Наша смерть означает, что Аллах перестаёт нас видеть, - с упрямой последовательностью твердил он. - Смерть - это полдень, когда исчезают наши тени», - иногда пояснял он метафорой своё туманное верование. Однако со временем оно получило распространение и уже властвовало над умами берберов и согдийцев. Говорили, что в Малой Азии у него появился соперник. В отличие от нищего Джафара у того была верблюдица - он пил её молоко и пёк у неё под мышкой лепёшки. Кроме того, верблюдица метко плевала в его обидчиков. Опровергая Джа-фара, грек заявлял, что видит будущее также ясно, как клеймо у каторжника. Цокая языком и щурясь на звёзды, он с лёгкостью предсказывал бури, недород, затмения луны, болезнь падишаха и знал, через сколько времени молодой муж даст развод жене. «Будущее лежит вот здесь», - раскрывал он морщинистую ладонь. Он уверял также, что всегда знает точное количество волос в своей бороде, которую рвал ветер. И называл числа, до которых не мог досчитаться ни один смертный, так что все вокруг падали ниц.
Двум пророкам тесно во Вселенной, и вот однажды, в первую джуму месяца джумада-аль-авваля, они встретились на дороге в Балх.
- Я знал о нашей встрече ещё в Багдаде, когда отправлялся в путь, - насмешливо приветствовал Джа-фара грек, качаясь между горбами верблюдицы.
Джафар сверлил его глазом. Их уже окружала толпа, готовясь к схватке, люди черпали из арыка тухлую воду - для проигравшего.
- Ты ведаешь будущее, - произнёс Джафар таинственно и зло - молчать дальше было опасно, - значит, знаешь, что тебя ждёт через мгновенье.
Почуяв неладное, грек покосился по сторонам.
- Знай же, слепец, ты переживёшь меня лишь на сутки! - упреждая подвох, запричитал он.
В ответ Джафар неожиданно распустил пояс и, сунув руку по локоть, достал из-за пазухи змею. Рассекая воздух, она трижды свилась в кольцо, прежде чем ударила в грудь астролога.
- Будь проклят, подлый убийца! - завопил грек, сбрасывая гада на землю.
Джафар рассмеялся:
- Не бойся, я вырвал ядовитые зубы.
Снова запахнув халат, он уже отворачивался, когда ощутил тёплый плевок верблюдицы.
Выходки Джафара становились всё безобразнее, высказывания - всё кощунственнее. Они переполнили, наконец, чашу терпения мягкосердечных подданных падишаха. Столичный кади обвинил его в нарушении шариата, и дело привлекло внимание визиря. На соборе из почтенных мулл Джафар оставался верным себе, выказывая полное безразличие к приговору, который нельзя ни предугадать, ни предотвратить. Он оживлялся, лишь когда вспыхивал богословский спор, с жаром отстаивая свои представления о мире. «Единственное, что известно о мире, - вяло возразил ему визирь, - это то, что он не такой, каким его воображают». А после взмахнул платком. Жест перечёркивал Джафа-ру жизнь, но, следуя своей странной теории, он ещё надеялся.
- Во имя Аллаха, милостивого и милосердного! - молил он палача, и его тюрбан, съехав набок, обнажил кривой глаз. - Ты убиваешь человека!
- Я убиваю тень из сна, - возразил палач, слышавший его речи.
И проткнул ятаганом.
Шанкаджуна
Он прославился тем, что знал свою судьбу точнее гадалки. Говорили, он распахнул небо, а Шанкаджуна - это псевдоним Бога.
В юности Шанкаджуна служил гонцом у раджи южной Индии, отличаясь быстротой ходьбы. Однажды устроили состязание: пустили оленя, а через день вслед отправились охотники. Вскоре Шанкаджуна принёс загнанное, утомлённое преследованием животное.
Раз сандалии натёрли ему ногу, и он отдыхал на кладбище, опустившись на могильный камень с эпитафией «Я был тобой - ты станешь мною». Тусклая, как затёртая рупия, луна цеплялась за мангровые деревья, вокруг чернели гробницы. И Шанкаджуна глубоко задумался, собирая в кулак песок и посыпая им ветер. Река шевелила стебли лотоса, в зарослях бамбука одиноко пела цикада. И вдруг перед Шанкаджуной возник мертвец. Это мог быть и один из голодных духов, как лягушки болото, населяющих нижние миры - асур или ракшас. Лунный свет пробивался сквозь изъеденные червями лохмотья.
- Нищему даже мёртвый не завидует, - покачал он останками головы.
- Нищему легче умирать, - возразил Шанкаджуна. Они говорили на утраченном ныне диалекте пали.
- Смерть - всего лишь миг, - вздохнул призрак, вытянув в трубочку губы, алые, как кровь.
- Жизнь - постоянное умирание, - не поддался юноша. - Первый шаг младенца - шаг к смерти.
«А он не глуп, - зашептали джунгли, - расскажи, расскажи ему..»
И призрак начал:
- Тысячу лун назад я был брамином. Я шёл восьмеричным путём, постигал семь джайнских суждений и соблюдал ритуалы йогачары. Я повторял мантры, славящие Кришну, и слово «ом», заключающее Вселенную. Переписывая сутры, я ломал голову над десятью вопросами, о которых умолчал Будда. Я искал реальность, которая прячется за реальностью, и действительность, что стоит за пустотой. А вместо этого научился завязывать в узел пучок света и доставать вещи из снов. Я хотел вывернуть наизнанку небеса, а теперь склеп ограничивает мой мир - такой же, как у выкидыша...
- Зачем ты рассказываешь мне свою жизнь? - прервал его Шанкаджуна.