-Увидишь череп - говорила Геня, ковыряясь в сопливом носу, - ни за что не иди дальше. Попадёшь в тупик, откуда не выберешься.
Детские бредни? Но только теперь ее заинтересовало - а откуда взялись екатерининские золотые в пещерах, где теряли только медную мелочь? Нонна Агафоновна села в раздумьях. Новое "дело", захватившее ее, было двойственно и малообещающее. Боязно степенной даме, вдове, купеческой дочери, лезть под землю. Она в погреб сама не спускалась много лет, лишний раз мальчишку за квашеной капустой не посылала!
Но воображение ее уже проломило полы, разверзло землю, и на дне ядовитого прудика возле дома засверкал жёлтый металл. Нонну уже было не остановить. Как тогда, подростком....
...... За Московской дорогой стоял шумный постоялый двор Лужны. Его ворота всегда привечали путешественников, даже в самый дикий ночной час горели керосиновые лампы, томились щи в большой печной пасти. Испокон веку ездили из Орла через Лужны в первопрестольную, трясясь на лошадях, давясь черствым пирогом и проигрывая в карты годовой доход. Но вот пришла "железка", путь в Москву теперь пролегал чуть иначе, в комфорте вагонов первого класса, с ресторанными блюдами и смелыми знакомствами. Нехорошее место Разбегаевка, где разбегались, словно в ссоре, друг от друга две московские дороги, старая и новая, теряло свою веселую "ауру". Поезда в Лужнах не останавливались, хирел и чах постоялый двор. Отравился повар, сбежали развеселые "барышни", завяли мальвы и подсолнухи. Никто больше не выходил на Московскую дорогу с гармошкой и семечками, не смотрел в пыльную даль. Отчаявшийся собственник продал землю под дачи, но старый двор Лужны, изрядно обветшавший и утопающий в крапиве, все еще виднелся у забытого тракта. Дачная ребятня, наплевав на окрики бонн и мамаш, с упоением неслись по его руинам, играли в индейцев, колупали стены ржавыми гвоздями, сняли с шеста на чердаке сову и натворили бы еще что-нибудь, кабы не мрачные предания.
Якобы в Лужнах при постоялом дворе таились разбойники, убивавшие купцов и зарывавших их прямо под кухонным полом. Отчего там всегда, особенно в духоту, витал нестерпимый кладбищенский запах. Когда же на поиски пропавших отправился урядник, владелец двора его тоже зарезал и спрятал труп в колодец. Воду оттуда поэтому не пили. Опасным считалось и отдирать доски давно гниющего, некрашенного пола, из провалов которого прорастали гигантские чертополохи.
Покойный дядя Ноны Агафоновны мог бы, конечно, немало рассказать о бесследно исчезнувших на его глазах постояльцах, но то дело старое и его никто не спрашивал. Он давно умер, передав двор сыну, тому самому последнему владельцу, продавшему Лужны. Нить распалась, единственное, что еще могла вспомнить племянница, - большую дубовую дверь с толстой медной ручкой-кольцом. Она вела в очень высокий и холодный, погреб. Девочкой Нонна очень боялась погреба, в готях у дяди всегда упрашивала спуститься за вареньем слуг, но те отбивались, говоря - "хозяин скажет, тогда спущусь".
Чего они там боялись: Погреб как погреб. Глубокий только.
Нонна вообразила, будто в погребе скрывается какая-то тайна, может, впрямь сидит целая разбойничья шайка, ножи точит, пистолеты заряжает, удавки проверяет, кровь смывает? Чуть подрастя, она уговорила девку-подавальщицу, сильную и бойкую, спуститься в погреб. Дядя к тому времени уже ничего ей не запрещал, лежал хворый, посетителей ждали порой по несколько дней. Гренадер-девице тоже хотелось полакомиться засахаренными сливами, она взяла свечу, накинула грубую куртку и полезла. Ноннушка, кучерявая и весноватая, светила ей дорогу. После полок с влажными банками они уперлись в другую, еще более массивную, дверь, обмазанную смолой, и ступили в проход, ведущий под реку, к Монастырке.
Гренадёр-девица сказала, якобы мужской Успенский монастырь раньше соединялся под землей с женским Введенским, именно поэтому его поспешили после пожара перевести подальше за город.
Шли они не очень долго, но и не очень быстро; проходя под Окой, чуть не задохнулись от сырости и слизи. Нонна запомнила, что по их ногам скакало невероятное множество маленьких лягушат, со сводов капало, но выхода они не нашли и вернулись обратно.
О ходе под рекой Нонна никому не говорила, думая, что все и без нее об этом знают. Ведь со щекотихинского берега отправлялись барки, сновали грузчики, а складов поблизости не было. В подземельях зимой хранили то, что может понадобиться для новой навигации. Делали схроны и заначки, прятали деньги от себя (чтоб не пропить) и от алчной родни. Знали, что весной вернутся. И так было каждый год.
Но настал 1868 -когда навигация на Оке не возобновивалась. Снесло плотину, вода не поднялась, хлеб решили пустить по только что открытой железной дороге. Лодки и припасы гнили в сыром подземье. Не все возвратились и за своими заначками...... Проклятая "железка" разорила множество купеческих семейств. Старые дельцы стрелялись, сходя с ума, пытались сжечь или утопить имущество, дабы не пошло на торги за бесценок. Более сметливые записывались в мещане.
Среди множества банкротов оказался и отец Нонны Агафоновны. Весной этого злосчастного года он выбросил остатки товара - бечёву, шпагает и канаты - в выгребную яму. Ругая железнодорожного магната Лазаря Полякова купец 2 гильдии не забыл вовремя избавиться от складов и удачно вложиться в переделку двух домов. Они-то, разделенные на тесные комнатки, держали на плаву целый клан, дали Ноннушке возможность доучиться в пансионе и выйти замуж со скромным, но приданым.
В окна той части их дома, где обитала Нонна Агафоновна, зашумела привокзальная суета. А потом еще пришёл электрический трамвай! Нонна Агафоновна, считавшая конку вершиной прогресса, приуныла. Но железная дорога все равно была главным ее несчастьем. Не все способны любить с силой, с которой она ненавидела рельсы, паровозы, станции, кондукторов, насыпи, кассы.... Она плевалась в спину путевым обходчикам. Велела заложить одно "нехорошее окно", выходившее на улицу перед вокзалом.
Нелюбовь Нонны Агафоновны имела чётко очерченный радиус. Если товарную станцию Орёл она еще презирала, но не столь крепко, как Витебский вокзал, то уже Елецкий мини-вокзал Нонна Агафоновна смиренно терпела. Злило ее больше всего то, что окружало родные стены - главный вокзал, крупяная мельница, новый Иверский храм, Витебские дома, Витебский сад.... На все, на все не раз накладывала она прокятия, велела им тонуть, гореть, рассыпаться обратно в камень.