И ведь спустя много лет Витебский вокзал разбомбили новейшими 11-тонными бомбами. Витебский сад вырубили на дрова, оставшуюся улицу Витебский сад упразднили. Витебские дома будто испарились. Витебский мост взлетел на воздух. И все, что выстроили после - было уже совсем другим привокзальем совершенно другого Орла.
Казалось, будто она одна помнила другой город и этот город ее предал.
...... Решив побыстрее спуститься в неизвестные глубины, Фёдор Иоганнович потерял из-за распутицы два дня, всего два, но, придя туда, увидел высокий забор и суетящихся рабочих. Еще недавно он, говоря кому-то "это так же скоро, как элеватор достроить", имел в виду, что - никогда или почти никогда. Замерший на почти 20 лет орловский элеватор слыл притчей во языцех. Это был не просто долгострой, но долгострой мистический. С самоубийствами, развратом и привидениями. Ну и с коррупцией - куда же без нее.
После голода 1891 года, терзавшего нечерноземные губернии, общественность потребовала, чтобы в каждом городе хранились запасы зерна. При надобности их будет можно оперативно раздать, отрубтв руки спекулянтам. Элеватор начали строить на развилке за Большой Курской дорогой. Возвели часть - и забыли. В пыльном чреве элеватора собирались тёмные компании, гуляли разбитные девки с Пятницкой, находили трупы бродяг, задушенных младенцев. За несколько лет до того даже обнаружили в элеваторе убившуюся дурочку Клавку: пьяная, она похвасталась сноровкой и, обещая пройти по краю пропасти, ухнула вниз, перешибая себе спину. Умирая, Клавка бредила золотыми горами, якобы охраняемыми пещерными безглазыми змеями, она была настолько пьяна, что ей никто не поверил.
Теперь подойти к стройке мешал суровый сторож с ружьём. Проверять, заряжено ли оно солью или дробью, никто не решился. Стук колотушки, мерный и утомляющий, раздавался каждые три минуты, хотя за элеватором тянулась пустая скучная дорога.
Фёдор Иоганнович поморщился и решил пойти другим путём. Каким именно - он еще не знал.
Еще в монополии барон запасся свечами, заправил керосином верную болтушку "летучую мышь" (это был не его фонарь), подготовил "экспедиционный" брезентовый плащ, разжился щупом и острой лопатой. Оставалось только дождаться Пасхи.
Параллельно в эти же дни Пасхи ждал и Тёмка, ученик с Семинарки. Он старательно, удивляя отца и тётку, готовился к экзаменам, читал сложные книги, постоянно что-то выписывал, подсчитывал, чертил. Играть с мальчишками Тёмка ходил теперь редко и даже вернул обходчику его молот, который он по привычке обозвал кувалдой. Но вы не удивляйтесь. Тёмка ничуть не исправился. Просто ему не хотелось попасть во "грязи", то бишь на службу в Орловско-Грязкую железную дорогу, это раз, и ему понадобилась репутация паиньки, чтобы в Пасху, отлучившись из церкви, преспокойно пропасть на целый день. Когда он хулиганил, пропадая на улице с утра до ночи, не слушался старших, исчезновение Тёмы вызвало б переполох. Его бы сразу начали искать по всем углам и закоулкам, включая полицейский участок на 2 Курской. А сейчас, когда он взялся за ум, зубрит к экзаменам, отец не будет страшно беспокоиться.
Тёмка знал, что проход в пещеру в овраге под семинарией, который он случайно открыл, засыпали еще давно сами камнерезы. Несколько десятков, а может, и сотню лет в тот "рукав" никто не пробирался, потому что груда увесистых плит закрывала большую дыру. Но год за годом, капля за каплей, вешние воды подтачивали желтоватый камень, он набухал, крошился, оседал. Слабый, худенький мальчишка, и то сумел разбить чужой кувалдой этот известняк, пройти дальше, найти высохший, как тыква, череп. Дальнейшие изыскания его прервала весна. Но Тёма помнил, что за камнями тянется узенький коридор, куда взрослый не протиснется, а после коридора идёт развилка. Два хода, длинные и сплющенные, постепенно опускались ниже уровня пещерного "пола".
Именно туда Тёма решил пробраться, так как на следующее лето он несомненно вырастет и застрянет. Почему его туда тянуло, зачем надо было терять первый по-настоящему тёплый день, он и сам не понимал. Но все это время Тёма думал о пещерах, они ему снились, и это были не простые сны, а целые "египетские" сюжеты с мумиями, скорпионами, кобрами и сокровищами, где звучал "за кадром" могильный странный голос.
- Ничего страшного, я расту - думал Тёма. Однажды он совсем перепугался, завидев в закрытых глазах, прямо на уроке, топорно расписанный сундук или короб. На его крышке танцевали черные ибисы, клюя многорукое, ехидное Солнце, а по бокам выстроились в ряд толстые жуки. Бедняга моргнул и согнал морок. Учитель рассказывал о двигателях, но подземелье звало
Пасха наступила. Фёдор Иоганнович вернулся рано утром с долгой ночной службы, съел холодных крутых яиц, отрезал пласт ветчины, положил ее на половину кулича, запил все стылым чаем. В горле запершило, желудок набила плотная клейкая масса, тесто для куличей здесь ставили тяжелое и пряное. Дом спал, Нонна Агафоновна храпела, настоявшись в церкви. Спала горничная и дурачок на посылках. Никого не побеспокоив, барон зашёл в свою комнату, быстро переоделся и выскочил во двор. Первые лучи солнца озаряли туманный город. Сзади мерно стучала мельница-крупорушка, пахло тиной и скользкой рыбой от ручья Ленивца, с вокзала доносились одинокие, робкие гудки и выхлопы. Барон обернулся. Быть может на сей раз его постигнет неудача, очень даже вероятно, он сгинет под Орлом в прямом и переносном смысле...
Нет. Надо идти. Долги тянули Фёдора Иоганновича. Долги и авантюрная складка, которая, впочем, уже зарастала.
.... В овраге он заметил тень, едва различимую в отсветах и бликах. Тень оказалась вполне живой и натуральной - это Тёмка решил с утра пораньше забраться в пещеру, чтобы успеть и дома отобедать, и вечером еще с ребятами поиграть. Тёма не видел барона, он упрямо лез в свой узкий лаз. Фон дер Роппу пришлось ждать, пока тень скроется, дать ей, тени, время пройти достаточно далеко и только тогда, кряхтя и разматывая шпагат, Фёдор Иоганнович сунулся в лаз.
Его ослепила темнота - после ярчайшего солнца она казалась невыносимой, но вскоре глаз привык, фонарь загорелся мертвым светом. Он шёл, пытаясь припомнить расположение "рукавов", и с удивлением остановился у разбитых плит. Развилка испугала его.