Падать, как ни странно, не пришлось. Фёдор Иоганнович стоял в низкой пещере со склизкими стенами. Затем своды стали выше, и он было обрадовался, что дойдёт до вокзала, не платя за трамвай, но... Там, где вчера нормально проскочил, ныне шумел бурный поток, несший сучья, щепки, тряпки куда-то влево. Ручей у кладбища, звавшийся то Афанасьевским, то Семинарским, а чаще всего - безымянным, настойчиво пробивал себе выход.
Фёдор Иоганнович повернул назад и уже через полчаса сидел дома со стаканом малинового взвара в руках. По телу словно прыгали мельчайшие насекомые, перемещались холодные мурашки.
- А что - промелькнула странная мысль, - если в пещерах обитает неизвестный науке микроб? С чего бы несколько лет назад выработки прекратились? Кирпич подешевел? А с чего умерли один за другим крепкие пятницкие каменотёсы?
Барон страдал милой, но докучливой фобией. Изучив в 13 лет трактат "Микробы и люди", он принялся яростно отмываться и отряхиваться. Наука ранила нежную душу, с тех пор Фёдор Иоганнович совмещал неаккуратную жизнь с подвигом истового гигиениста. Самолично кипятил свои платки в растворе хлорки, старался почаще мыть руки с мылом, чистить ногти, но при этом мог пить из стакана, захватанного десятками грязнейших рук и делить склад с крысами. Мир невидимого всегда внушал ужас, а микробы тем и страшны, что скачут по тебе незаметно. Он содрогнулся бы, узнав, что ночами баронье ложе обнюхивают мелкие домовые мыши.
Обитали ли в пещерах страшные микроорганизмы или нет, проверить пока не удалось, но на всякий случай Фёдор Иоганнович пообещал себе сходить в баню. Правда, банные дни у него выпадали нечасто. Ближайшая "простонародная" баня кишела всевозможными видами зараз, от чесотки и до гонореи, так как пользовались ей чаще приезжие, и неизвестно еще, какую чуму и холеру они с собой привезли.
Хорошо, что спелеологические изыскания пришлось отложить из-за паводка. С таким настроем фон дер Ропп точно бы не спустился под землю даже ради миллиона рублей золотом. Уже на следующий день подойти к монополии, не намочив ног, стало невозможно. Ручьи спускались с возвышения в конце Верхней Курской улицы и вливались в мутно пенящуюся Пересыханку.
Впрочем, его конкуренты тоже вынужденно затихли. Слава и Оляпосле первой вылазки поняли, что ввязались в авантюру и проще им искать сокровища в Швейцарии, среди идейных эмигрантов, нежели ковыряться в подземных чертогах Орла. Но нет худа без добра. Останься Оля в Европе, так бы она возила тайные бумагии слушала путаные речи соратников. Где в прозрачном горном воздухе, в узком кругу революционных друзей зародиться сомнениям?Там Оля всему верила, ничто не смущало.
Стоило ей очутиться в Орле, как словно упали шоры с глаз, и все стало комичным, ненастоящим, будто затеяли выросшие мальчики таинственную игру. Конспирация. Бумаги под половицей. Скучные разговоры. Все стало вдруг невыносимо пошлым, давящим, унизительным. Оля металась, но ловушка надёжно захлопнулась.
Вечером Саша пришёл неестественно бодрый и заявил, что искать масонскую казну надо прямо под недостроенным элеватором.
-Там есть заваленный технический подвал - по сути, та же пещера, только расширенная и укрепленная. Она как раз ведёт к "рукавам" - узким ответвлениям, начатым в екатерининские времена.
Он достал переписанное письмо фон дер Ропповского прадеда, бегло просмотрел его, затем вытащил другое, неизвестное Фёдору Иоганновичу. Рукавами прадед называл длинные и узкие ответвления от больших пещерных зал. На рисунке они и впрямь напоминала удавов из баронского кошмара. Однако разобраться в метафорических описаниях, не видя всего "Аидова пространства", Слава не мечтал. За век с лишним пещеры сильно изменились. Иначе выглядела и местность над ними. Вот, например, Кузина гора у берега Оки - ориентир, единожды упомянутый в масонской переписке. Но вот уже 40 лет как разрезает большой известняковый выступ у Оки железнодорожный "Витебский" мост. Горой его назвать язык не повернется. Если не это Кузина гора, то что?
Может, в самом деле в пещерах давно ничего нет? Слава пообщался с семинарскими мальчишками, учениками пристанционной ж/д школы, и они пересказали ему старый набор баек. Масонские собрания в огромной зале, освещаемой нефтяными факелами. Логово разбойников с камином и котлом, вмурованном в стену на железном крюке. Скелет в истлевшем костюме. Прозрачное озеро с синеватым отливом дна, в центре коего плавает просмоленная "общественная" лодка, тупоносая и древняя. Но спроси честно - а ты там был, самолично видел? - всяк ответит, что они в пещеры лишь подлезали, неглубоко, недалеко, а все вышеперечисленное видел старший брат, дядя вон с той улицы, сосед сбоку или отец, который помер от горячки десять тому назад.
Только один мальчик, худой и нахмуренный не по годам, молча стоял в сторонке и не брал его пряников. Потом, когда все наговорились, Тёма (это был он) неторопливо подошёл к любопытному студенту и сказал Славе, что пещеры нехороши.
- Чем же они нехороши? - изумился вопрошатель.
Мальчик посмотрел на незнакомца, заметил чужую лоснящуюся фуражку с гербом Московского университета, и процедил:
- Жертва нужна. Кошка или голубь. А то он заведет в тупик.
-Кто это - он?
-Хозяин подземелий. Дух.
-Шутишь?
- Дух выбирает, кого выпустить, а кого оставить - серьезно выпалил Тёма. Он очень не хотел, чтобы в его пещеру кто-нибудь лазил, и решил отпугнуть нежеланных "гостей". Неважно чем - кошку дохлую подбросить, череп в угол положить, начертить на стенах таинственные знаки, верёвки протянуть. Лишь бы не опередили, не открыли его лаз в Семинарском овраге.
Фон дер Ропп ударяется в воспоминания.
Фёдор Иоганнович в трудные минуты своего несчастливого жития, когда становилось особо одиноко, всегда начинал рыться в памяти. Зарывшись в прошлом, как барсук в землю, находил вдруг что-то крайне неожиданное. Не имея ранее ни малейшего отношения к Орлу, он, тем не менее, знал и помнил орловского семинариста, Валериана Никандровича, бывшего одно лето его домашним наставником.