Старик. Глаза твои в слезах… Ты боишься и плачешь… Что с тобою?..
Ребенок. Я боюсь… На скале уже нельзя безопасно засматриваться в глубину. Там залегает сонный ужас между красными кораллами.
Старик. Это ничего… Это только так кажется.
Ребенок. Ветер шепчет мне, что я гибну, и ты пришел спасать от сонных опасностей… Ветер шепчет мне, – будущее неизменно. Мне страшно, мне страшно, ты опять показался в этих местах… Я боюсь, что это уже не раз бывало когда-то, но кончалось печалью… Я рад, что ты здесь… Я люблю тебя, старик, но мне страшно.Старик. Успокойся. Засни. Позабудь. Ужас еще до меня приполз подводными путями, и теперь не думаю, чтобы он осмелился подняться из глубин.Тут повеяло дурным ветерком, и старик ужаснулся. Замолчал.
Сидел, пригорюнившись.
Отдаленное прошлое хлынуло на них от сверкающих в небе созвездий.
А к песчаному мысу плыла водяная змея, оглашая туманную окрестность протяжным ревом.
На ее спине сидел оборванец, почтительно держа гадину за позолоченные рожки, чтобы не свалиться.Она не могла удушить ребенка и вот перетащила на спине через необъятный океан убийцу, способного на все…Ребенок. Старик, кто это ревет так протяжно, так грустно в океане?.. Я никогда еще не слышал такого голоса…
Старик. Это морской гражданин вынырнул из глубины… Теперь он отрясает от воды свою зеленую бороду и пробует голос, потому что считает себя певцом…Ребенок. Я знаю голоса морских граждан, и они не звучат так протяжно, так странно.Но старик молчал. Дрожал от нехорошего холодка, обвевавшего их. Бормотал про себя: «Нет, его не спасешь… Он должен повториться… Случится одно из ненужных повторений его…»
«Наступает день Великого Заката».
Отдаленное прошлое хлынуло на них от сверкающих в небе созвездий…
На песчаном мысе происходило поганое совещание. Змий, свернувшись в мерзкий клубок, вытягивал свою шею и тупо мычал, а привезенный из-за туманного океана негодник покорно выслушивал приказания повелителя…
Пощипывал волчью бородку, сверкал зелеными глазками, мял в руке войлочный колпак, не смея надеть его в присутствии змеевидной гадины.
Наконец, гадина поползла к морю и, тяжело шлепнувшись, пропала в волнах.
Незнакомый поганец остался один на мысе.Он развел здесь багровый огонек и убивал время в ожидании утра.
VI
Была ночь. На громадном черном утесе, вонзавшемся в небо, сутулый старик, весь протянутый к небу, стоял, опершись на свой жезл.
Струи холодных ветров били в ночного старика, и риза его была черна, как ночь. И она сливалась с ночью.
Струи холодных ветров били в ночного старика, и темнокрылая риза билась у него за спиной, протягиваясь лопастями.
Точно это были крылья ночи, и они сливались с ночью. И казалось, старик в черноте на громадном черном утесе не стоял, а летел, как летучая мышь, над миром.
И казалось, борода его протягивалась во мраке среброрунным облачком, как туманность, собирающаяся разродиться огненными слезами созвездий, неслась в ночном круговороте времен.
И сверкающее ожерелье мерцало на груди его, и казалось, это все были звезды. Иногда мерцающая звезда – оторванный от груди бриллиант – кружилась во мраке ночи.
И старик разбрасывал бриллианты. И бриллианты, точно новые посевы миров, ослепительно кружились во мраке ночи.
Казалось, на них зарождались новые жизни, новые роды существ совершали жизненные круги.
А старик все летел, размахивая крыльями. Летел и кричал: «Ребенок повторится. На каждом застывшем бриллианте возникнет он для вечных повторений».
Но это казалось. Старик в темноте, на громадном черном утесе, не летел, а стоял. Холодные струи ветров били в него, и темнокрылая риза протягивалась лопастями.
И по мере того, как на небо восходил белый день, темная риза его просветлялась чище снега.
Прозрачно-зеленое море подмигивало своею поверхностью, ударяясь о берег звонкими всплесками. Нежное, хрупкое, стеклянное небо казалось золотисто-зеленым… Только одни горизонты дымились лилово-багряным.
А то все было зелено.
Но еще зеленей был морской черт, поднявшийся из глубины, чтобы покричать на солнечном восходе.
Он простирал свои перепончатые лапы к недоступной, но милой суше, вращая темно-красными глазками…
Это был добродушный черт – обитатель моря.
Вокруг него побежали круги, отливая лилово-багряным.
Над зелеными волнами стали просвечивать атласные, тонко-розовые одежды морских красавиц, которые то приближались к поверхности, то удалялись в глубину.
Но это не были одежды красавиц, а нежно-заревые блики.
Вот уже зеленый морской черт, покричав и поплавав, нырнул в глубину: он плеснул серебристо-чешуйчатым хвостом своим.
Все было пустынно и тихо.
Один лишь сутулый старик думал думу на крутом утесе.
Глаза его – две серые бездны, сидевшие в глубоких глазницах, – казались совсем особенными.
Таинственный знак неизменной Вечности висел на старческой груди.Он тихо покачивался…
VII
Еще с утра в этих местах показался Царь-Ветер.
Теперь он гудел в большую раковину, сидя на гранитной глыбе.
И неслись эти плачевные звуки, жалуясь и унывая.
Шла буря.
Старик явился, как вихрь. Его волосы метались. Одежды старика рвались прочь.
В голосе раздавалось сдержанное негодование.
Ребенок понял, что не он предмет раздражения. Кто-то посторонний, проникший даже сюда, возбуждал негодование.
Старик взял его за руку и сказал: «Сегодня решится твоя участь».
И повел.
Безмирно-синее пространство, равнодушно смеясь над головами путешественников, провожало их долгим взором.
Грот был в глубине залива. Черно-серые камни высились над ним.
На противоположном берегу лежали горбуны-великаны, и торчали их горбатые груди.
Это были граниты.
Ослепительная синь, заслоняемая пышно водяными куполами, пьяно смеялась над гранитами.
Внутри грота было темно и влажно.
Сверху падали водяные струи и вытекали из грота алмазным ручейком с опрокинутым в нем безмирно-синим пространством.
Кто-то бегал над гротом в длинном, войлочном колпаке, потрясал коричневым рваньем и задорной бородкой, протягивал в синеющую даль залива свои мохнатые руки.
В одной руке он держал большую, желто-красную раковину и то прикладывал к отверстию раковины свои кровавые уста, выводя звуки и морща лоб, то прижимал ее к длинному уху, чтобы слушать, то выделывал кривыми ногами поганые скачки.
Он с ужимками славил бурю. Волчья кровожадность от времени до времени заливала багрянцем его землистое лицо.Это был Царь-Ветер – душевно-больной.Сюда привел старик ребенка.
Царь-Ветер быстро спрятался в камнях. Только войлочный колпак его торчал из-за серого камня, да порой раздавалось сдержанное чиханье.
И от этого чиханья трогалась серебряно-белая пыль, крутясь и вновь расстилаясь вдоль берега.
Ревучие волны, вскипая, перескакивали через прибрежный бурун.
Черный буревестник распластался над морем.
Старик сказал: «Это грот дум. Здесь впервые узнают. Отсюда впервые спускаются. Отправляются путешествовать…
«Теперь наступило… Ты должен… Необходимо…»
И когда ребенок спросил, что наступило, старик отвернулся и вышел из темного грота.
Сел думать у низкого входа его, запахнувшись в плащ» Сутулые плечи старика были высоко подняты. Казалось, миры вращались вокруг его священной бороды.
Ветерок заиграл мягкими, белыми кудрями. Пушистые пряди то вставали над огромным челом, то вновь прижимались к старческим щекам.