Подойдя к маяку, Магистр снял темные очки и постучал в крепкую деревянную дверь.
Трижды.
Ногой.
Прошло некоторое время, прежде чем за дверью послышались неясные шорохи, а потом она распахнулась и на пороге возник нынешний смотритель маяка. Это был плотно сбитый бородатый старикан из тех, что могут дать фору иному молодому.
Магистр посмотрел вниз. Старикан носил деревянные башмаки.
— Здорово, отец, — сказал Магистр.
— Здоровее видали.
— Не сомневаюсь, — сказал Магистр.
— Иди отсюда, здоровее же и будешь, — порекомендовал старикан.
— Какой-то ты неласковый.
— А ты кто такой вообще?
— Зови меня мессиром.
— Ха! — сказал старикан.
— Брызгать слюной было вовсе необязательно, — Магистр сделал шаг назад и вытер лицо рукавом.
— У тебя ржавые глаза, — сообщил ему старикан. — Ты знаешь, что это означает?
— Мне объясняли, — сказал Магистр.
— Зачем ты пришел сюда? Если у тебя ржавые глаза, уже ничто не сможет изменить твою участь. Перст судьбы указал на тебя, печать рока проставлена, твои дни на земле сочтены!
— Ты мне больше нравился, когда не был так пафосен, — заявил Магистр. — Я, собственно, пришел к тебе по другому поводу. Твоя работа тебя не обременяет? Ты не хочешь уйти на пенсию?
— Я — смотритель маяка, — гордо заявил старикан.
— Ну, вот и я о том же, — сказал Магистр. — Ты не чувствуешь, что годы берут свое, и пора бросить эту работу, да и любую работу вообще, и поселиться где-нибудь в пригороде, в маленьком доме с черепичной крышей, прилегающим виноградником и небольшим огородом? Или что-то вроде того?
— Я уже двадцать лет смотритель маяка, — сказал старикан. — Им и помру.
— Похоже, все к тому и идет, — согласился Магистр.
Старикан нахмурился.
Магистр заглянул ему за спину и увидел большой двуручный топор, прислоненный к стене рядом у входа. Топор явно был предназначен не для рубки дров.
Старикан проследил его взгляд и ухмыльнулся. Магистр ухмыльнулся в ответ и вытащил из пустоты перевязь с мечом. Меч был полуторным, но в пустоте помещалось и не такое.
— Ты колдун? — поинтересовался старикан, пока Магистр прилаживал перевязь на пояс.
— Разве что по мелочи.
— А мечник хороший?
— Давно не практиковался, — сказал Магистр. — Но ты ж знаешь, умение размахивать мечом похоже на умение ездить на велосипеде. Один раз научился и потом всю жизнь пользуешься.
Старикан хмыкнул.
— Я намерен стать смотрителем этого маяка, — сказал Магистр. — С мэром я уже поговорил, он не против, и все упирается только в тебя. Давай разойдемся краями? То есть, ты свалишь куда-нибудь в произвольном направлении, а я за это не буду ничего предпринимать против тебя в частности и вашей секты в целом.
— Ты мне угрожаешь? — уточнил смотритель.
— Да, — сказал Магистр.
— Несмотря на то, что у тебя ржавые глаза и жить тебе осталось всего пару дней?
— Да, — сказал Магистр. — Понимаю, что если смотреть со стороны, это выглядит несколько самонадеянно, но таковы факты. А факты — вещь суровая. И упрямая, к тому же.
— И ты хочешь, чтобы я, выслушав твои угрозы, просто собрал вещички и оставил свою работу тебе?
— Было бы неплохо, если бы ты управился до вечера.
— Ха! — сказал старикан.
Магистр снова вытер лицо рукавом.
— Должен сказать, отец, ты не облегчаешь мне жизнь.
— У тебя ржавые глаза.
— Это ты уже говорил.
— Обычно люди с ржавыми глазами умирают без нашего участия, — сказал старикан. — Но в крайних случаях мы можем и поспособствовать.
— Тогда труби полный сбор, — посоветовал Магистр. — Или как ты там своих собратьев по секте оповещаешь. Потому что один ты явно не справишься.
— И не с такими справлялся.
— Таких, отец, ты в своей жизни никогда еще не видел, — сказал Магистр. — И это потому, что тебе крайне везло. Надо ли мне уточнять, что сегодня твое везение кончилось?
— У нас собрание вечером, — задумчиво сказал старикан. — Обычно мы не практикуем кровавые жертвоприношения, но если к тому времени ты будешь еще здесь…
— До вечера осталось не так уж долго, так что это я удачно зашел, — констатировал Магистр. — Я буду неподалеку.
Смотритель маяка захлопнул тяжелую дверь. Судя по доносящимся из-за нее звукам, он запирал ее на все имеющиеся в наличии засовы.
Магистр ухмыльнулся. Ему нравилось, когда его принимали всерьез.