Эти мысли заставили вздох сорваться с его губ, когда Мэттью остановил свою телегу позади своего дома. Та была нагружена свежей партией тиса и ясеня, из которых он собирался сделать плечи луков, хотя оставалось ещё много месяцев, прежде чем древесина просохнет достаточно для такого применения. Этот груз должен был обеспечить его на следующий год, как и прошлогодняя древесина, которую он собирался использовать как материал в этом году.
Слезая с облучка, он начал стягивать парусину, накрывавшую кузов телеги. Ему нужно было отнести древесину на полки для сушки в его сарае, прежде чем перейти к вечернему отдыху. Тугая боль, пробежавшая вниз по левой стороне его шеи к поясу, напомнила ему, что скорее всего больше он дерево покупать не будет.
В деньгах он не нуждался. Ремесло заработало ему за годы скромное состояние, но с тех пор, как шесть лет тому назад умерла его жена, у него не было никаких причин дожидаться ухода на покой. С тех только работа его и поддерживала — он сомневался, что без неё у него будет причина жить ещё хоть несколько лет.
Закончив с разгрузкой, он пошёл к задней двери, и тут-то он и осознал: что-то не так. Замок был сломан. Старик замер, слушая, есть ли кто-то внутри, но ничего не услышал. Хотя, верить ушам он уже не мог. Присев, он порадовался, что колени его не пострадали так, как спина. Тяжёлый железный замок лежал в грязи, но он не был сломан, взломан, или сорван обычным образом. Металлическая дужка была рассечена надвое, но чисто, будто железо было мягким как масло.
— Будь я проклят, — пробормотал старик.
Потянувшись к поясу, он вынул из ножен охотничий нож, прежде чем мягко отворить дверь, и зайти в свой дом. Мэттли опасался, что грабитель внутри, но хотя он всё ещё боялся смерти, та уже не имела на нём ту хватку, что в его более молодые годы. Он не потрудился снять сапоги у вдоха, что разгневало бы его жену — но он решил, что один-то раз её дух его простит, учитывая обстоятельства.
Задняя дверь, через которую он вошёл, открывалась прямо в кухню, и там он увидел мужчину, сидевшего на столе и поднимавшего к губам чашку. В тусклом свете он не смог опознать его.
— Кто ты такой, чтобы сидеть на моём столе как у себя дома?
— Это я, Мэттли, — отозвался знакомый голос. — Расслабься. Они ушли.
— Грэйсон? — осведомился старик. — Кто ушёл? Какого чёрта ты делаешь у меня на кухне? — Мэттли сунул нож в ножны, и пошёл обратно к двери, чтобы снять сапоги. Не было смысла давать его покойной жене ещё поводов бранить его, когда он однажды с ней снова встретится. Затем он вернулся на кухню, и зажёг масляную лампу.
Чад Грэйсон представлял собой ужасное зрелище. Лицо стрелка было красным и опухшим — и не посла драки, а из-за чрезмерного возлияния. Он выглядел больным. Затем взгляд Мэттли упал на стол, на котором были следы ожогов и крупные вмятины, будто кто-то использовал его в качестве верстака для работы по металлу. Мэттли раздражённо насупился. Этот стол он сделал для Клары десятилетия тому назад — это было сентиментальное сокровище, напоминавшее ему о счастливых временах.
— Это ты мне стол испоганил? — потребовал он.
— Нет, — просто сказал Чад. — Это сделал ублюдок, который был здесь раньше меня.
— И ты решил, что если ты придёшь сюда, и напьёшься в моём доме, то мне станет лучше? — прорычал старый лукорез.
Чад покачал головой:
— Я не напиваюсь. Я трезвею. Это — просто тонизирующее, чтобы помочь мне в этом деле. Вломившийся сюда мудила перед этим зашёл ко мне, и взбесил меня неимоверно. Он украл мой лук.
Мэттли зыркнул на него:
— Если хочешь новый, то надо было утром приходить. Кто этот малый, который всё это сотворил?
— Тирион Иллэниэл, если я не ошибаюсь, — проинформировал его Чад.
— Я что, должен знать это имя?
Охотник мрачно хохотнул:
— Он — волшебник, и до недавнего времени он был дворянином. У магистрата ты справедливости не найдёшь.
Мэттли был усталым, раздосадованным и обозлённым:
— Тогда проваливай, чтобы я мог тут прибраться. Я слишком стар, чтобы сейчас с тобой иметь дело.
— Мне всё ещё нужен лук, Мэттли. Разве не я всегда был одним из твоих лучших клиентов? — спросил Чад.
Старик бросил на него гневный взгляд:
— Двадцать лет назад, пока я не перестал тебе продавать. Ты действительно осмеливаешься сказать это мне в лицо?