— Здравствуйте, — сказал Бубнов. Все наперебой стали протягивать ему руки да пожимать, называясь, прозвищами.
— Егор! — говорил конопатый, курчавый, с глазами голубыми, небритый до крайности, по виду вовсе не Егор.
— Пантер! — таял улыбкой большеголовый, с потной ладонью.
— Аманда, — скупо кашляла пожилая, вся в сережках и булавках, с ртом таким хищным, будто хочет грызануть и разжевать.
— Что вы думаете об анархистах? — спросила Вакса.
Бубнов сделал неопределенный жест:
— Ничего почти о них не знаю.
— Мы анархисты. И вы нам нужны. Мы давно к вам присматриваемся, — сказала Вакса, — Через Ковякина, это наш человек.
— Тогда зачем вам я? Он куда больший профессионал, даже курсы ведет.
— Бернард Шоу сказал, что кто умеет — делает, а кто не умеет — учит.
— Известно ли вам, — подал голос человек, похожий на матерого бугая, застёгнутый однако на все пуговицы рубашки, — Где именно Ковякин ведет свою преподавательскую деятельность?
— Нет.
— А нигде. Мы платим деньги, он идет по свои делам. Одна видимость.
— И зачем это всё? И почему именно я?
— Вы колеблетесь, — сказала Вакса, — Вы человек, который может сделать шаг в сторону.
— Что надо будет сделать?
— Нам нужна ваша обезоруживающая улыбка.
Глава 17, Ландыши
Еще утро. Ковякин, Вакса, Бубнов в кабине только что угнанного "Рассвета". За баранкой Ковякин, в кожаной кепке. На приборной доске, кроме прочего — индикатор заполненности цистерны. Ровно наполовину.
План таков. Пока не спохватились, доехать до Института изучения метеоризма и взять у больных кровь. Затем оставить бибику на видном месте и скрыться.
Бубнов был как во сне. Думалось — неужели это он участвует в этом? Вместо того, чтобы пойти на работу, встретился с другими участниками заговора в одном из захолустных дворов близ дачи Чижова. Ковякин и Вакса надели респираторы — чтобы не узнали, а Бубнову следовало поражать, и лицо его осталось открытым.
— Мы отвергаем насилие! — объяснила Вакса накануне.
"Рассвет", нутряно жужжа мотором, заехал во двор, остановился у пустыря с натянутыми поперек бельевыми веревками, где сушились штаны, рубашки и пододеяльники. Рядом — глухая стена здания, выкрашенная в цвет поблекнувшей зеленки. Оператор зашел к пульту за цистерну, чтобы выпустить из нее щупальца. Жители еще не появились из дому — все были несознательные, оттягивали, не спешили.
Бубнов подошел к кабине.
— Сейчас, — сказал ему через окошко водитель, — Уже готовим.
Бубнов улыбнулся.
И вот они уже в бибике, и едут, и едут быстро. Тут недалеко. А пока, под сопение респираторов, Бубнову на ум приходит вчерашнее. Как заново родился, узрел всеобщую несправедливость. Царь-батюшка-то, по надежным слухам, в кровавом бассейне купается! Вот зачем кровь по утрам собирают. Героические люди анархисты, заражают друг друга разными хворями и сдают соки жизни своей, надеясь царя через это умертвить. Но слишком много здоровой кровушки против черной. И нужна такая болесть, чтоб проняло обязательно, чтобы всю другую кровь тоже перепортила. Заразное и неизлечимое.
— Только одна царапина, — говорил Пантер, — Только одна жалкая царапинка на его теле!
— Или если случайно глотнет, — добавляла Вакса.
Конечно, Бубнову не сразу это рассказали. Вначале долго припоминали какие-то забавные случаи о незнакомых ему людях. Как потом сказали, чтобы он расслабился и почувствовал себя как дома. Но Бубнов стал скучать, среди бесконечных слов и табачного дыма. Когда Бубнова совсем начало клонить в сон, Аманда повернулась и сказала:
— Вы думаете, мы просто так сидим и шутим? Нет, мы всё время наготове. Будет дан сигнал — и мы встанем, как один штык!
И разговор резко повернулся. Поначалу Бубнов даже возражал:
— Как же, а ведь царь-батюшка, за народ наш радетель…
Но анархисты как веером раскладывали перед ним свои мысли, и на стол клали брошюры, водили по строчкам вылезшими из перчаток пальцами, а после пальцы эти устремляли то на Бубнова, то в дали незримые, а то на образ врага, в склочном сигаретном дыму критикой нарисованного. Кончилось всё тем, что Бубнов отрешенно воскликнул:
— Долой! — и выбросил вверх кулак.
Между тем "Рассвет" повернул в узкий наклонный переулок. По бокам дыбились здания, назначение коих сложно было определить — не то жилые, не то кухни с трубами, не то котельные, и всё это из унылого старого кирпича вперемежку с бурыми дверьми. Косых досок заборы поваляй-поваляй мя, расстроенное пианино зубья пересчитывает, музыка сердечной радости и разрушения. И как находка — в одном месте касается переулок заветной ограды дачи Чижова!