Печально ли, что я считаю нападение менее опасным, чем эта ситуация? Возможно, но мой мозг был натренирован на выживание, поэтому непосредственная опасность всегда привлекает мое внимание в первую очередь.
— Могу я поспать? Должно быть, уже поздно, верно?
— Три часа утра.
— Ты привел доктора так поздно?
— Это его работа, и он знал о моих требованиях, когда согласился стать семейным врачом.
— Есть ли кто-нибудь, кого ты считаешь человеком вместо того, что ты покупаешь?
Я не знаю, почему я задала этот вопрос, когда мое главное внимание должно быть направлено на то, чтобы выпроводить его отсюда к чертовой матери.
— Ты.
Это слово, хотя и произнесенное спокойно, воспламеняет каждую частичку меня. Не только мои щеки и грудь, но и то, что громко колотится внутри этой груди.
— Ты уже купил меня, — бормочу я.
— Я тоже так подумал. Оказывается, это далеко от истины.
Он выпрямляется, и я ненавижу то, как я оплакиваю потерю его близости и то, как я цепляюсь за его воздушный, чувственный аромат.
Со временем все это пройдет. Я должна в это верить.
— Ложись спать. — его голос успокаивающий, теплый. Наверное, это самое теплое, что я от него слышала. — Я останусь здесь.
— Нет, тебе не обязательно...
— Я останусь. Никаких переговоров, — обрывает он меня. — Кроме того, ты расскажешь мне, какого ветра ты вернулась в то место.
— Я просто хочу побыть одна.
— Мы все знаем, что случилось в последний раз, когда тебя оставили одну, так что ответ на это — нет.
Черты его лица твердеют, темнея с каждой секундой.
Он засовывает руку в карман, и когда он снова заговаривает, его голос на грани срыва:
— Мысль о том, что этот ублюдок мог бы сделать, если бы мы не пришли вовремя... — он замолкает, будто у него не хватает слов, чтобы описать эту возможность.
Дрожь охватывает меня за горло при мысли о том, что могло случиться. Стала бы я вообще спать здесь, если бы эта черная тень получила то, что хотел? В прошлом они пытались похоронить меня заживо, так что, возможно, на этот раз они хотели закончить начатое.
Джонатан падает на стул.
— Я останусь.
Дерьмо.
Он действительно такой, и мне действительно нужно бежать. Я не знаю куда, но я разберусь с этим, как только выберусь отсюда.
Я всегда нахожу выход.
Мой разум работает на пределе, пытаясь придумать, как заставить его уйти. Вода и накрытая тарелка с тем, что, как я предполагаю, является супом, стоят на прикроватном столике, так что я не могу попросить ни того, ни другого.
Думай, Аврора, думай!
— Моя подушка, — выпаливаю я.
Джонатан все еще наблюдает за мной с тем пугающим вниманием, которое заставляет меня почувствовать себя так, словно я нахожусь под микроскопом исследователя.
— Что не так с твоей подушкой?
— Я хочу ту, что из твоей комнаты. Эта не мягкая.
— Раньше ты прекрасно на ней спала.
— Это было очень давно. Я на ней больше не сплю. — затем я говорю слегка дерзким тоном, нанося удар ниже пояса: — У меня болит голова.
Это работает.
Он встает, но вместо того, чтобы уйти, наклоняется и касается губами моего лба. Ударная волна охватывает мои конечности, и требуется все, чтобы не растаять. Это... это первый раз, когда он сделал что-то подобное.
В поцелуе в лоб есть непревзойденная интимность — ощущение его губ на моей коже, забота в нем.
Боже. Почему он делает это именно сейчас?
— Я рад, что я оказался там до того, как ты пострадала ещё сильнее. Но это не значит, что я позволю этому повториться. — он выпрямляется с пустым выражением лица. — Я сейчас вернусь.
Я наблюдаю за его удаляющейся фигурой даже после того, как за ним закрывается дверь. Кожа там, где он поцеловал меня, все еще покалывает, горит и посылает мне все неправильные сигналы.
Качая головой, я вскакиваю. Мир начинает наклоняться, но я широко расставляю ноги, пока головокружение медленно не отступает.
У меня нет времени, чтобы тратить его впустую. Джонатан скоро вернется, и я не смогу быть поблизости, когда он вернется.
Поскольку на двери нет замка, любезно предоставленного тираном, я прижимаю к ней кофейный столик. Мои ладони саднит, и кровь пропитывает пластыри, но я не останавливаюсь, пока они прочно не прижаты к двери.