Лицо Шоберта стало еще напряженнее, однако, когда Вольферль кончил, он выдавил из себя несколько слов неискренней похвалы.
– А ведь вы, Гримм, были правы насчет мальчика, – сказал принц. – Сомневаться в его даровании не приходится – оно очевидно. Как вы считаете, Шоберт?
Шоберт поклонился:
– Ваше высочество, согласен, ребенок умеет импровизировать. Только в его музыке нет ничего самобытного. Ведь он использовал мою тему.
– Но истолковал ее по-своему, – поправил Гримм. Шоберт улыбнулся.
– Так, что она стала почти его собственным сочинением. Вы это хотите сказать, Гримм?
– Да, – недоумевая, согласился Гримм.
– Если он действительно столь гениален, то должен сочинять сам.
Гримм задумался, но, когда принц Конти согласился с Шобертом, он вопросительно взглянул на Леопольда, – тот по-прежнему хранил молчание.
Шоберт продолжал:
– Будь он взрослым музыкантом, его импровизации не поразили бы никого, он считался бы хорошим исполнителем, не более.
Гримм утратил вдруг обычное самообладание.
– Господин Моцарт, вы говорили, в шесть лет ваш сын сочинил концерт! – воскликнул он.
– Ему не было даже шести. Но, конечно, это была несовершенная вещь.
– Я сочинил несколько сонат, – сказал Вольферль. – Еще когда мы жили в Зальцбурге.
– И их можно было играть? – насмешливо спросил Шоберт.
– Да, конечно, они совсем нетрудные.
– Нетрудные! Ты, наверное, скоро возьмешься и за оперу?
– Я хотел, но Папа сказал, мне еще рано.
– Видимо, придется обождать год-два, – усмехнулся Шоберт.
– Мне было пятьдесят, когда я сочинил свою первую онеру, – неожиданно вставил Рамо.
– Теперь другие времена, – сказал Вольферль. – Папа разрешил попробовать, когда мне исполнится десять лет.
– Разве тебе еще нет десяти? – спросил Шоберт.
– Я уже говорил, ему семь, – ответил Леопольд. Прежде чем Вольферль успел поправить Папу, – ему уже восемь, – Леопольд заметил их скептические улыбки и добавил: – Можете написать в Зальцбург, оттуда подтвердят.
– Вопрос в том, умеет ли мальчик писать музыку. Его возраст нас не интересует, – сказал Шоберт.
Страдание, отразившееся на лице Гримма, и страх потерять его поддержку заставили Леопольда воскликнуть:
– Да он и сейчас сочиняет!
– И кому он намерен посвятить свое произведение? – не унимался Шоберт. – Не его ли величеству?
– Вы угадали. Он сочиняет сонату для дочери короля. Вольферль удивился. Он ничего ни для кого не сочинял, но с удовольствием взялся бы, особенно после того, как услышал чудесную музыку Шоберта.
– Может быть, он сочинит сонату и для меня? – спросил принц Конти.
– Мы сочтем это за честь, – ответил Леопольд и, заметив ехидную усмешку Шоберта, добавил: – Сонаты будут но для клавесина, а для клавесина и скрипки.
– Вы ему поможете, конечно, – уточнил Шоберт.
– Если угодно, можете сидеть рядом с ним, пока он будет писать, – отпарировал Леопольд.
– Вы мне нисколько не помешаете, – заверил Вольферль.
– Благодарю, я не могу тратить время на подобную чепуху.
– Вольфганг закончит свои сонаты через одну-две недели, – настаивал Леопольд. Во взгляде принца Конти отразилось недоверие; однако он выразил желание познакомиться с сонатами, даже если они окажутся совсем простенькими.
Рамо, прослушавший последнюю импровизацию Вольферля, сказал:
– Мальчик, без сомнения, обладает редкостным чувством гармонии. Уверен, он напишет сонаты как следует, и мне хотелось бы послушать их.
– Это невозможно, – упорствовал Шоберт, – мальчик не справится. Дело не только в возрасте, есть и другие причины. Его подготовка, его…
Рамо не дал ему закончить:
– С разрешения вашего высочества я предложу эти сонаты моему переписчику.
Принц согласился и, повторив: – Значит, через две недели, – отпустил музыкантов и вернулся к гостям.
16
И почему это господин Гримм так волнуется, думал Вольферль. Напрасно барон все время спрашивает, когда будут закончены сонаты. После концерта у принца прошла всего неделя, а господин Гримм заезжал к ним чуть не каждый день – справлялся, как подвигается работа. Папа был с ним вежлив, но грустен. Папа, не в пример господину Гримму, знал, что в таких делах торопиться не следует. Вопрос не в форме, Вольферль мог бы написать сонату очень быстро, но ему хотелось, чтобы музыка была столь же яркой и грациозной, как в сонате господина Шоберта, а на сочинение такой музыки требовалось время.
К тому же графиня ван Эйк слегла, и Вольферлю приходилось играть тихо, хотя она настояла, чтобы они остались у нее в доме и Вольферль занимался музыкой по-прежнему. Однако болезнь графини нарушала душевное спокойствие Вольферля. Каждый раз, входя в спальню, он ужасался ее бледности. А она радовалась его успехам, они, казалось, вдыхали в нее жизнь.
– Как-никак мы с тобой земляки, – шепнула она однажды Вольферлю, почувствовав себя лучше. – Оба родом из Зальцбурга.
Он кивнул, но ему сделалось так грустно, что он перестал работать над сонатой, иначе настроение непременно отразится на музыке.
Вольферль все искал мелодию, и тут Папа посоветовал:
– Можешь взять какую-нибудь известную мелодию, если она тебе нравится.
– Даже мелодию Шоберта? – Пожалуй, музыка Шоберта нравилась ему больше всего.
– Даже Шоберта.
– А я думал, он вам не по душе, Папа.
– Это не имеет отношения к его сочинениям. Я ни в грош не ставлю французскую музыку, но Шоберт – немец, как ни прикидывается французом, и это чувствуется в его вещах.
Мелодия Шоберта все время звучала у Вольферля в голове.
– Ты можешь взять за основу любую известную тебе мелодию.
Вольферль выбрал мелодию Шоберта, переделал ее на свой вкус, а потом стал развивать, сочетая партию клавесина с партией скрипки, как это делал Папа.
Мелодичные созвучия носились в воздухе, Вольферль слушал их с наслаждением… Они искрились, переливались с волшебной легкостью, и он заставил всю сонату искриться и сверкать, и сам был зачарован пленительной музыкой. Он сидел за клавесином, пока Мама не сказала:
– Леопольд, ведь совсем темно. Ничего не видно.
Но Вольферлю темнота не мешала. Мама зажгла свечи и позвала его ужинать. Он был голоден, но уйти не мог. Первая соната была почти завершена, остались только заключительные аккорды.
За ужином он мысленно проиграл финал сонаты, а когда лег в постель, не мог уснуть. Он боялся забыть финал. В голове носились обрывки стольких музыкальных фраз. Проснувшись утром, Вольферль обнаружил, что помнит все сочиненное накануне. Это было замечательно!
Папа внимательно просмотрел сонату и сказал:
– Соната годится для исполнения. Они останутся довольны. – И облегченно вздохнул. Соната была детской по теме, и в ней чувствовалось влияние Шоберта, правда, без его блеска и глубины, но тем не менее она отличалась ясностью и была хорошо построена, соната для клавесина и скрипки, вполне годная для исполнения, – сочинение его сына.
Все последующие дни Вольферль с увлечением заканчивал сонаты. Он не мог думать ни о чем другом. Это была игра, и он увлекся ею. Вольферль заставлял клавесин и скрипку петь дуэтом и приходил в восторг от их покорности; брал знакомые мелодии и облекал их в новую ясную форму. Вольферля так захватила работа, что вместо двух сонат он сочинил четыре.
Он нисколько не удивился, когда Папа сказал:
– Сонаты мне нравятся.
Ему они тоже правились. Будь у него больше опыта, они получились бы лучше, но и так они вполне мелодичные, ясные и живые – не хуже шобертовских.
Принц Конти пригласил Рамо, Шоберта и Экхарда прослушать сонаты Вольферля. Принца поразила правильность их композиции. Он сказал Гримму:
– Вы были правы, это необыкновенный ребенок. Но Шоберт остался недоволен:
– Ваше высочество, ребенок подражает мне.
– Возможно, – отозвался принц. – Но разве это преступление?
Шоберт не успел ответить, потому что Вольферль горячо сказал: