– Враги? В среде музыкантов создавать себе врагов вовсе нет нужды. Они существуют, потому что существуешь ты, потому что добиваются того же покровительства, что и ты, потому что завидуют музыке, которую ты пишешь, а они написать не могут. И по многим другим причинам. В статье я всего-навсего перечислил кое-какие свои заслуги. Шахтнер скептически улыбнулся.
– А что сказал по этому поводу его светлость? – спросил Леопольд.
– В настоящий момент он больше всего занят тем, чтобы не дать втянуть пас в войну между Марией Терезией и Фридрихом Прусским.
– А мы и не станем вмешиваться. Мы для них не представляем интереса. В этом наше главное преимущество.
– У вас здесь прочное место, а вы ищете чего-то еще.
– Я преданный слуга его светлости.
– Послушайте, Леопольд, журнал Марпурга читают по всей Германии. Вы предложили свои услуги желающим, и притом так ловко, что к вам и не придерешься.
– Это неправда, – упорствовал Леопольд. – Я надеюсь, после смерти Эберлина его светлость остановит свой выбор на мне. А почему это вас беспокоит?
– Мы с вами друзья. Я не хочу, чтобы вы портили себе карьеру.
– Только поэтому?
Прежде чем Шахтнер успел ответить, в гостиную вошла Aннa Мария. Не видели ли они Вольферля? Она была встревожена; Наннерль помогает Терезе в кухне, а мальчика нигде не видно.
– А ты не искала его в музыкальной комнате? – спросил Леопольд.
– Ему запрещено туда входить, когда там никого нет.
На мгновение воцарилось молчание, и вдруг из музыкальной комнаты донесся слабый звук клавесина. Он окреп, прервался на секунду, а затем возобновился, теперь уже уверенный и гармоничный. Леопольд тихонько поманил за собой Анну Марию и Шахтнера, и все на цыпочках направились в музыкальную комнату.
Вольферль стоял у клавесина и отыскивал терции. С тех самых пор, как он услышал гармоничные, плавные звуки, которые извлекал из этого чудесного ящика Папа, оп мечтал попробовать сам. Сегодня он впервые сумел дотянуться до клавиш. Ликующая радость охватила его. Он запомнил каждое свое движение: вот он тянется все выше и выше, и вдруг его пальцы касаются клавиш, он нажимает одну – раздается приятный звук. Но тон следующей, плохо сочетается с первой. Его пальцы заскользили по клавиатуре, и скоро он нашел клавишу, тоном которой остался доволен, и стал ударять – одну, потом другую. Он открыл для себя интервал терции, и их гармоничное созвучие наполнило его огромной радостью. Клавиши стали его друзьями, добрыми и надежными. И оттого, что он их так полюбил, он ударял но ним с нежностью.
Вольферль никого не замечал, пока Папа не взял его на руки. Сначала ему показалось, что Папа сердится, так крепко сжал он его в объятиях. Но Папа посадил мальчика на табурет и велел продолжать. Табурет оказался слишком низок, сидя, он не мог дотянуться до клавиш.
Папа положил на табурет две подушки, и тогда Вольферль без усилий достал до клавиатуры. И тотчас же снова принялся подбирать терции, не обращая ни на кого внимания. Он так погрузился в это занятие, что Маме пришлось позвать его несколько раз, прежде чем он сообразил, что его зовут обедать. И хотя на обед был жареный каплун – любимое блюдо Вольферля, – он не хотел идти, пока Папа не успокоил его, сказав, что в эту игру можно поиграть и завтра.
За столом Шахтнер воскликнул:
– Подбирает терции! Но ведь не мог же он додуматься сам. Конечно, вы научили его этому, Леопольд.
– Ничему я его не учил.
– И потом, зачем вы его так нарядили? Он похож на маленького ливрейного лакея.
– Лакеем он не будет. Можете не сомневаться.
– Значит, вы собираетесь сделать из него чудо-ребенка?
– Я хочу сделать из него музыканта.
– Не слишком ли рано начинаете? Меня заставили учиться музыке в пять лет, когда я хотел заниматься совсем другими вещами. Я ее ненавидел. Меня силой сажали за инструмент. Прошли годы, прежде чем я научился любить музыку.
Леопольд не слушал. Он думал. В конце концов его сыном был Вольферль, а не какой-то Шахтнер.
3
Уроки начались на следующий день в музыкальной комнате. Пока Анна Мария одевала Вольферля, Леопольд проверил, все ли готово. Тереза затопила большую кафельную печь, и Леопольд с удовлетворением отметил, что она излучает достаточно тепла, чтобы пальцы сохраняли гибкость. Служанка протерла клавесин, и инструмент засиял. Леопольд взял несколько аккордов, проверяя, хорошо ли он настроен, и остался доволен его звучанием. Проверил Леопольд и дорожный клавесин. Пюпитры для скрипок находились в другом конце комнаты, чтобы, давая уроки, он мог расхаживать по всей зале. Но когда Анна Мария привела Вольферля, мальчик не стал ни на что смотреть, кроме большого клавесина.
Как только Вольферль уселся за инструмент, он забыл обо всем на свете. Беда только – до клавиш трудно дотянуться. Папа положил на табурет подушки, но сиденье получилось неустойчивым. У Вольферля заболела спина. Он не мог сидеть прямо. Папа положил его пальцы на клавиши, и малыш расплакался.
Папа хотел было наказать Вольферля, но его остановила Мама, сказав:
– Вольферль не виноват. Ему неудобно. Разве ты можешь заниматься музыкой, когда тебе неудобно? – Она сняла с табурета ненавистные подушки, вытащила из шкафа семейную Библию и посадила на нее Вольферля. Это была самая большая и самая важная книга в доме, толстая, в отличном переплете, который сделал еще отец Леопольда.
Сидеть на Библии оказалось очень удобно. Вольферль перестал плакать. И когда Папа начал играть, он заиграл вместе с ним. Мама улыбалась – значит, она довольна. Папа, тоже довольный, сидел рядом с сыном и старательно показывал, что надо делать. Подражать было нетрудно. Вольферль любил подражать и с радостью повторял все за Папой.
Леопольд заметил, что Вольферль морщится, когда у него получается диссонанс. Он шел от ноты к ноте с удивительной точностью. По выражению лица Анны Марии Леопольд видел, что для нее Вольферль все еще несмышленое дитя, сам же он не мог больше относиться к сыну, как к ребенку. А Вольферль хотел играть.
Но когда Анна Мария взяла его на руки и, прижавшись губами к нежной щечке, стала баюкать и ласково напевать колыбельную песенку, он уснул как самый обыкновенный ребенок.
Леопольд обучал Вольферля музыке так, как обучал бы другого ребенка говорить. Вольферль учил гаммы, как другие дети учат алфавит. Но что особенно радовало Леопольда, так это любовь мальчика к клавесину. Вольферля не нужно было заставлять упражняться: в нем, казалось, жила потребность играть упражнения – он нуждался в них как в воздухе. Леопольду и самому было трудно сдерживать свой энтузиазм и заниматься с сыном всего три раза в неделю по часу, но Вольферль был еще очень мал. Мама тревожилась, как бы мальчик не переутомился, и Леопольд твердо держался установленного распорядка, хоть это было нелегко. Если он поправлял Вольферля, мальчик тут же запоминал и никогда больше не повторял ошибку. С той же легкостью учился он играть и нa дорожном клавесине. Он начал читать ноты и мог на слух определить большинство.
Перед Вольферлем открылся мир неожиданных чудес. Его так и тянуло к клавиатуре. Он изумлялся тому, что в мире может быть столько радости: можно самому создавать музыку, каким-то волшебством вызывать прекрасные нежные звуки. И Папа больше не кричал на него. У Папы был теперь все время довольный вид. А как много этих клавиш, и каждая звучит по-своему! Ему хотелось обнять клавесин, и, когда в комнате никого не было, он прижимался к инструменту щекой.
К четырем годам Вольферль уже играл менуэты. Леопольд неустанно молился за сына в соборе и вел учет каждой музыкальной пьесе, разученной Вольферлем. Он уже позабыл о своем решении не торопиться с учением, а Вольферль был только рад. Чтобы ребенок учился читать рукописную партитуру и усваивал правила композиции, Леопольд показывал сыну свои собственные сочинения. Как-то он задал Вольферлю выучить скерцо, и мальчик легко сыграл его прямо с листа.
Анна Мария тревожилась за сына. Стоило в доме зазвучать музыке, как Вольферль забывал обо всем. Она пыталась заставить его каждый день ходить на прогулку с Наннерль, чтобы дышать свежим воздухом и укреплять здоровье, но он всему предпочитал клавесин.