Как встречная реакция на хорошо осознанный за кулисами публичной жизни итог многолетней практики, заключавшейся в том, что каждый по-тихому занимался своим делом, а потому все реже и только лишь для вида присягал на верность идеологии, между 1982 и серединой 1985 года появились публикации, в их числе также анонимные передовицы, которые напоминали по тону, лексике и фразеологии сталинские постановления времен ждановщины (1946-1948 годы). Их нужно рассматривать, как последнюю попытку отыграться, возродив с помощью предохранительно-репрессивных мер хорошо известный, но канувший в Лету идеологический контроль.
Наряду с этим тогда же существовали тенденции, которые были попыткой компенсировать бессилие официальной идеологии по отношению к литературе семидесятых годов, содержавшей критику, русофильскими, консервативно-националистическими мотивами. Эти стремления появились как реакция на внешнюю видимость идеологических решений того времени и, по всей вероятности, были связаны с событиями в ЧССР в 1968 году, с событиями в Польше в начале восьмидесятых годов, а также с процессами, имевшими место у нерусских народов СССР.
Горбачев пришел к власти в начале 1985 года, в ситуации, когда в стране было накоплено множество десятилетиями не решенных проблем, в том числе о области культуры. Решение открыть дорогу гласности еще не было принято, а судя по звучавшему в средствах массовой информации партийному жаргону все предвещало скорее новые ограничения и запреты, а не перемены. Понятие «перестройка», которое постоянно сопровождало разные пропагандистские кампании уже со второй половины двадцатых годов и означало повышение эффективности в экономике, и на этот раз не сулило доброго. Все ожидали решительных действий в сфере народного хозяйства и технического перевооружения без какой бы то ни было свободы в области культуры и без надежд на улучшение материального положения.
Почти одновременно с этим появились некоторые признаки перемен, которые разбудили первые надежды, но эти нерешительные перемены были столь противоречивыми, что нисколько не могли приглушить ставший привычным скептицизм и царившее повсеместно неверие в их длительность и основательность. Тогда по телевидению все чаще стали показывать интересные фильмы, что было делом непривычным. Но вместо того, чтобы действительно стимулировать первые шаги в сторону обновления, демонстрация фильмов, долгое время бывших под запретом или в свое время изъятых, не могла смягчающим образом повлиять на позицию большинства интеллектуалов и вызвать у них ожидаемую реакцию: этого было слишком мало. Однако решающим образом повлияло здесь и то, что тогда же (особенно под влиянием празднования сорокового юбилея «победы над фашизмом») была выпущена пропагандистская обойма в духе старой школы, а хвалебные гимны звучали рядом с грубыми нападками на авангардизм. Неясность эстетических и идеологических тенденций усиливала у многих убеждение в том, что и теперь ничего не изменится, что дозволенным новшествам, в области идеологии в первую очередь, не суждено долго продержаться. Этот скептицизм, имевший место в тот период, полностью оправдал себя, если речь идет об общественно-экономическом положении, но в области идеологии, как впоследствии оказалось, предчувствия скептиков не оправдались. Конечно, и сегодня нет верных оснований для оптимизма относительно того, насколько прочна идеологическая гласность. Мы ведь знаем, что назначение Кравченко на должность председателя Государственного комитета по радиовещанию и телевидению (Гостелерадио) в декабре 1990 года означало то, что отныне по крайней мере часть передаваемой по телевидению информации снова будет контролироваться в том смысле, чтобы в эфире преобладали передачи более легкого содержания, хотя интервенция советских войск в Прибалтике и кризис в Персидском заливе должны были бы склонить телевидение к предоставлению широкой информации и организации дискуссий на важнейшие темы. С апреля 1991 года возникло, однако, как результат противостояния отдельных советских республик и центральной власти, собственное телевидение РСФСР, которое не подчиняется Кравченко и дает повод к осторожным надеждам на лучшее.