Прочла в "Новом времени" заметку под названием "Курские уполномоченные". Оказывается, в Курске теперь стало семь уполномоченных по снабжению населения различными продуктами, и в то же время в Курске нет ни масла, ни дров, ни муки?! У нас в Смоленске дело продовольствия обстоит не лучше. Такая же неурядица, отсутствие жизненных продуктов, хвосты у лавок в двадцать и больше градусов мороза. Как будто нельзя реквизировать в городе в десяти различных пунктах помещения, чтобы оградить людей от мороза и не заставлять их терять время в ожидании очереди. Не надо забывать, что в этих хвостах стоят несчастные матери семейств, бросившие своих детей дома на произвол судьбы, что между стоящими видны детские головки 8-9 лет, дрожащие, посиневшие от холода старухи. Весь этот люд иногда уходит неудовлетворенным за неимением достаточных запасов, и после пяти-шести часов стояния лавку запирают у них перед носом…
Зимой 1915-1916 годов, живя в Москве, мы получили из Талашкина неутешительные вести. Наш недавно нанятый управляющий, латыш Абел, призывного возраста, стал без удержу пьянствовать. Эти вести учащались, но ехать в Смоленск зимой нам было невозможно: моя квартира была реквизирована для великого князя Александра Михайловича, дом Киту не отапливался, равно как и талашкинский дом. Чтобы избежать действительной службы, Абел пустил на фленовский хутор бесплатно конский Красный Крест. Там тотчас же завелось пьянство и безобразие, но всего хуже — там завелся сап. Павших лошадей, не закапывая, попросту бросали где попало, и на эту добычу сбегались собаки со всей округи.
Сено, солому, древесный уголь для кузницы, запас сухих досок, гвозди, сани — словом, все, что можно было взять из экономии, наш управляющий отдавал без разбора Красному Кресту, чтобы только как-нибудь пристроиться к этому учреждению и оттянуть время службы в действующей армии.
Имением он совершенно перестал заниматься, завел гончих собак, якобы в угоду уполномоченному Красного Креста, князю Аматуни, устраивал грандиозные облавы с завтраками, закусками и винами. Для отвода глаз приглашал участвовать в этих попойках талашкинских служащих. Как потом выяснилось, все делалось без ведома князя Аматуни, и он ни разу не присутствовал на этих торжествах.
Наконец, Абел до того допился, что однажды въехал верхом на лошади в свою квартиру, по деревянной витой лестнице, во второй этаж конторы, а лошадь затем пришлось спускать за хвост.
Весною, по приезде в Талашкино, Киту, не теряя ни минуты, взялась за хозяйство. Надо было спасать то, что напортил Абел: подтянуть служащих, изгнать пьянство и вообще наладить расшатавшуюся машину. Работа предстояла трудная, неблагодарная. Служащие были набраны новые. Я до этого времени никогда не вмешивалась в управление имением, но теперь, видя затруднения, в которых находилась Киту, стала ей как могла помогать.
В скором времени к нам приехал из Минска князь Аматуни выяснить положение о Красном Кресте и Абеле, который уверил князя, что он для нас "так же необходим, как воздух". Это нас очень забавило. В результате Абеля забрали на военную службу, и этот лгунишка наконец нас покинул.
Бессовестное отношение Абеля к интересам нашего хозяйства долго давало себя помнить и послужило толчком к дальнейшему его расстройству. Так, за прошлую зиму не было заготовлено дров для экономии и, когда настали холода, пришлось собирать в лесу, в парке и усадьбе полом, которого, конечно, для такого имения оказалось слишком мало. Торф, который был заготовлен, Абел в наше отсутствие распродал военному ведомству.
Урожай 1916 года вообще в Смоленской губернии оказался ниже среднего, да кроме того, земля талашкинских полей с осени была плохо обработана, а на одном озимом, видимо, украли семена, так как колосья ржи торчали друг от друга на аршин. Затем Абел не вспахал двенадцати десятин, предназначенных для овса, необходимого для конского завода.
За время нашего отсутствия в имение приезжали какие-то чиновники из министерства земледелия. Абел их принимал, угощал и сам угощался, но они отметили не тех коров, которые составляют главную ценность нашего стада. До войны у нас было стадо в 150 голов, но после нескольких реквизиций осталось лишь меньше половины. Таким образом, удобрение, которое необходимо для нашей губернии, уменьшилось, а достать искусственное уже в этом году было невозможно.
В прежнее время мы из молока выделывали масло и продавали его в Петербург, но с войной мы стали поставлять молоко в лазареты и лишь небольшое количество продавать в Смоленске частным лицам, потому что отказать им в молоке у нас не хватало духу. Сначала мы хотели было, чтобы не осложнять расчетов по продаже молока в розницу, все количество доставлять только в лазареты, но это решение оказалось невозможно осуществить, потому что нас забросали письмами с раздирающими душу мольбами. В одном какая-то дама писала, что у нее брат лежит с простреленным желудком, которого она только поддерживает нашим молоком, другая пишет, что если мы откажем ей в молоке, ее больной ребенок умрет… И таких стонов было без конца.