Анджела Картер
Впечатления: Райтсменова Магдалина
Для женщины, чтобы быть девой и матерью, нужно чудо; когда женщина не дева, да и не мать к тому же, никто не говорит о чудесах. Мария, мать Иисуса, вместе с другой Марией, матерью Святого Иоанна, и Марией Магдалиной, раскаявшейся шлюхой, спустились к берегу моря; женщина по имени Фатима, служанка, пошла с ними. Они ступили в лодку, они выбросили руль, они позволили морю забрать их туда, куда оно пожелает. Оно прибило их к берегу около Марселя.
Не увлекайтесь мыслью, будто юг Франции был лучше пустынь Сирии, Египта, или пустошей Каппадокии, где другие ранние святые, так же ведомые настоятельной нуждой в уединении, нашли засушливые, унылые расщелины, в которых им суждено было созерцать неописуемое. Повсюду вдоль средиземноморского побережья были чистые, квадратные, белые римские города, за исключением того места, где высадились три Марии со своей служанкой. Они высадились посреди малярийного болота, Камарга. Это было неприятно. Пустыня и то была бы менее вредной.
Но две непреклонные матери и Фатима — не забывайте о Фатиме — основали там церковь, у места, которое мы называем теперь Сен-Мари-де-ла-Мер. Там они остались. Но другая Мария, Магдалина, не-мать, не могла остановиться. Побуждаемая демоном одиночества, она шла в одиночку через Камарг, перебираясь через один известняковый холм за другим. Галька резала ей ноги, солнце опаляло кожу. Как настоящая манихейка, она ела фрукты, которые сами по себе падали с деревьев. Она ела упавшие ягоды. Чернобровая палестинская женщина бродила в тишине, тощая от голода, косматая, как собака. Она бродила, пока не пришла к лесу Сен-Бом. Она бродила, пока не пришла к отдаленнейшей части леса. Там она нашла пещеру. Там она остановилась. Там она молилась. Она не разговаривала с другим человеческим существом, она не видела другого человека тридцать три года. К тому времени она уже была старой.
Мария Магдалина, Венера во власянице. Картина Жоржа де Ла Тура не показывает женщину во власянице, но ее сорочка довольно груба и проста, чтобы являться траурным одеянием, или, по крайней мере, одеждой, которая показывает, что ты не думал о личной красе, когда ее надевал. Даже если сорочка и глубоко открыта на груди, она, кажется, обнажает не плоть как таковую, но плоть, которая имеет больше сходства с воском горящей свечи, с тем, как восковая свеча озаряется своим собственным пламенем, и пылает. Так что можно было бы сказать, что — от талии вверх — эта Мария Магдалина на прямом пути к покаянию, но — от талии вниз, каковая всегда является более проблемной частью тела — возникает вопрос о ее длинной, красной юбке.
Остаток пышного наряда? Было ли это ее единственное платье, платье, в котором она блудила, затем раскаялась, затем уплыла? Прошла ли она весь путь до Сен-Бома в этой красной юбке? Юбка не выглядит запачканной, или изношенной, или порванной. Это роскошная, даже постыдная юбка. Багряное платье для багряной жены.
Дева Мария ходит в голубом. Ее предпочтение освятило цвет. Мы думаем о «небесно»-голубом. Но Мария Магдалина ходит в красном, цвете страсти. Две женщины — одинаковые парадоксы. Одна — не та, кем является другая. Одна — дева и мать; другая — не-дева, и она бездетна. Заметьте, английский язык не содержит специального слова, чтобы описать женщину взрослую, сексуально зрелую и не мать, пока такая женщина не использует сексуальность в качестве своей профессии.
Так как Мария Магдалина женщина и бездетная, она уходит в дебри. Другие — матери — остаются и создают церковь, куда приходят люди.
Но зачем она взяла с собой свое жемчужное ожерелье? Взгляните, как оно лежит перед зеркалом. И ее длинные волосы, очень красиво расчесанные. Неужели она все же полностью раскаялась?
На картине Жоржа де Ла Тура волосы Магдалины хорошо расчесаны. Иногда волосы Магдалины косматые, как у растафари. Иногда ее волосы ниспадают, запутанно переплетаясь с ее мехами. Марию Магдалину легче читать, когда она косматая, когда — в дебрях — она носит грубую одежду по собственному желанию, как если бы желания ее прошлого превратились во власяную рубаху, которая терзает ее настоящую, раскаявшуюся плоть.
Иногда на ней только ее волосы; они никогда не видели гребня — длинные, спутанные, неряшливые, свисающие до коленей. Она подпоясывает свои волосы вокруг талии веревкой, которой бичует себя каждый вечер, делая из них грубую тунику. В таком случае трансформация из молодой, красивой, сладострастной Марии Магдалины, счастливой не-девы, жрицы любви, женщины, погрязшей в блуде, — завершена. Она превратилась в нечто дикое и странное, в женскую версию Иоанна Крестителя — волосатого отшельника, в сущности нагого, не вписывающегося в рамки рода, лишенного пола, не имеющего ничего общего с наготой.