Выбрать главу

— Какой там! Но книги иллюстрирую. Изредка кое-что выходит. А машину одолжил у соседа, — соврал я, чтобы несколько сгладить дистанцию между нами.

— Не отчаивайся, не теряй надежды, все не так уж кошмарно, — банально подбодрил я старого приятеля на прощание и, догадываясь, что главное для сломленных людей — почувствовать, что они нужны кому-то, оставил свой адрес: — Приезжай, всегда буду рад пообщаться с тобой.

Позднее я встречал художников из Долгопрудного, которые тоже не пробились, забросили подпольное искусство, работали где придется и крепко выпивали. Они стали угрюмыми, ворчливыми, с охрипшими голосами. «Сколько талантливых людей не состоялось, а то и опустилось от своей невостребованности, — размышлял я. — Общество каждому должно давать возможность проявить свои способности, должно поддерживать таланты или, хотя бы, не ставить им преград (прописки, статьи о тунеядстве, запрет на работу по совместительству)».

Все же у некоторых художников картины покупали иностранцы и живший в Москве греческий миллионер Костаки. А кое-кому и официально разрешали выставляться на Западе, чтобы показать нашу «свободу»; и кое-каким «левым» поэтам предоставляли концертные залы для выступлений — по слухам, и те и другие сотрудничали с КГБ.

Я вспомнил тех, кто пытался вырваться за «железный занавес», и в их числе приятеля физика Феликса Файкина, который решил на байдарке переплыть с Камчатки на Аляску. (Своими планами он, понятно, ни с кем не делился, но позднее его жена объяснила — он хотел разбогатеть в Америке). Его обнаружили через сутки с вертолета — безжизненное тело качалось около перевернутой лодки. Между тем, чтобы перебраться «за бугор», некоторые практичные художники выбрали простой и надежный способ — попросту женились на иностранках и теперь купаются в капитализме.

«И все-таки, — думал я, — нельзя покидать Родину, как бы ни было тяжело, ведь уезжаешь не только от системы, но прежде — от среды, друзей, привязанностей. И что делать на чужбине, если художник пишет о том, что хорошо знает, что впитал с детства?! Ударяться в воспоминания, писать то, чего не видишь, от чего оторван?! Съездить посмотреть, недолго пожить — это одно дело, но уехать навсегда! Уж если великие Бунин, Куприн, Рахманинов, Набоков в эмиграции тосковали по родине и до конца дней писали о ней, то что говорить об остальных?! Родина — это не просто понятие, не просто определенная территория, знакомая улица, дом… Это язык, обычаи, песни, традиции — как без этого?! Даже животные, когда их переселяют в другую местность, не всегда вживаются в новую среду и часто погибают, а то человек!.. И даже, если там, на чужбине, художник добивается успеха, как он может жить припеваючи, если на родине остались близкие? Это все равно, что разорвать свое сердце на две половины!»

Конечно, мы живем между прекрасным и отвратительным, между красотой и уродством — в такой атмосфере нет места спокойствию, но зато у нас множество серьезных тем для творчества — бери любую судьбу. Ко всему, только в России духовность важнее материального, только у нас неистребимая тяга к общению, а у лучших россиян — и совестливость, ощущение вины за весь род людской (и перед природой, животными, Богом, самим собой) за то, что происходит в мире. Общение с такими людьми неизмеримо ценнее всякого благополучия.

«Русалка» и Медуза

В Институт океанографии я устроился по объявлению: «требуется чертежник-художник». В мою задачу входило чертить графики о добыче китообразных и крабовидных, рисовать коптильные установки, этикетки для консервных банок. Но вскоре я познакомился с художником-анималистом Николаем Кондаковым и его женой Ольгой Хлудовой, первой аквалангисткой в стране. Эта супружеская чета умудрялась под водой специальными красками зарисовывать морских обитателей.

Кондаков и Хлудова сосватали меня в издательство «Энциклопедия» и параллельно с основной работой я стал рисовать всевозможных рыб: от озерных карасей до речных осетровых, благородных представителей подводного мира. Это было несложно — я просто зарисовывал экспонаты, которые находились на этажах института. Когда я довольно преуспел в изображении озерных и речных обитателей, в «Энциклопедии» мне доверили морские пучины, а позднее и океанские. Моя огненная, пламенная мечта — стать матросом и бороздить океанские просторы — приблизилась до осязаемого расстояния (экипировку я уже пополнил бескозыркой и штормовкой); оставалось только взойти на «Витязь» — научное судно института, но для этого требовалось вначале поплавать два года на внутренних морях (для проверки — а вдруг сбежишь в каком-нибудь заграничном порту!).