— Десант, к бою! — заглушая все шумы, кричал Копылов, беря лопату на изготовку.
— Перестань барахлить! — одернул его Мараговский. Он был назначен старшим и сейчас внимательно осматривал матросов и их снаряжение.
Не пришлось Крамареву побывать дома, Сначала он отнекивался, ссылаясь на то, что сейчас каждая пара рук на учете, а потом Норкин опять забыл о нем. Дела было столько, что все перестали скучать. В боевых листках наряду с отличниками боевой подготовки говорилось и о лучших землекопах, каменщиках, плотниках. На первых порах офицеры были в стороне от общего дела, но постепенно начали втягиваться и они, превратившись в десятников, прорабов и просто разнорабочих. А Норкин, как заправский начальник строительства, на оперативках требовал «расширения фронта земляных работ», разносил Чернышева за то, что не хватает ломов, лопат, кирок, что обеды привозятся в Киев холодными.
И вдруг всё, к чему привыкли за последние дни, с чем сжились, оказалось ненужным. Началось с телефонного звонка. Он раздался ночью. Оперативный дежурный но дивизиону вялой рукой снял телефонную трубку и сказал, подавляя зевок:
— Тридцать четвертый слушает.
— Комдиву, замполиту и начальнику штаба немедленно явиться к командиру бригады, — сказал адъютант Голованова.
Оперативный дежурный по дивизиону окончательно проснулся, послал рассыльных за Норкиным и Гридиным (Чигарев, как обычно, спал в соседней комнате), и через пятнадцать минут из заливчика вылетел полуглиссер.
— Зачем вызывают — не знаешь, Михаил Федорович? — спросил Гридин, ежась от свежего ветра.
Норкин покачал головой. Он сам вел полуглиссер, казалось, весь был поглощен тем, чтобы не наскочить на какое-нибудь случайное бревно. На самом же деле и его волновал один вопрос: зачем вызвали? Что случилось? А в том, что случилось что-то большое, важное, — никто не сомневался: Голованов не Семенов и по пустякам тревожить не будет.
Киев приближался с каждой минутой. В предрассветных сумерках уже видны купола Лавры, белыми пятнами обозначились дома. Еще немного и, обдав гранитную стенку брызгами, полуглиссер подлетел к Подолу.
— Прикажете ждать? — спросил Крамарев, пробираясь к штурвалу.
Норкин кивнул головой и быстро зашагал к штабу бригады. Там никто не спал. Флагманские специалисты, сидя над картами, торопливо строчили какие-то бумаги и, как показалось Норкину, как-то по-особенному посматривали на него и его спутников. В этих взглядах Норкин заметил и сочувствие, и откровенную зависть.
— Порохом пахнет, — прошептал Норкин, поворачиваясь к Гридину.
Тот чуть заметно наклонил голову. За эти минуты он словно переродился. Всё мальчишеское, торопливое осталось за порогом штаба. Он подобрался и даже по ковровой дорожке ступал так, словно шел в тыл врага по залежам хвороста.
— Контр-адмирал ждет, — сказал адъютант, едва они вошли в приемную.
— Разрешите войти, товарищ контр-адмирал? — спросил Норкин, останавливаясь у порога раскрытой двери.
— Да, да, входите, — нетерпеливо ответил Голованов, швырнул на стол толстый красный карандаш и поднялся. — Здравствуйте и садитесь. Догадываетесь, зачем вызвал? Ну, Норкин? Ты ведь все время говорил, что у тебя нюх особый.
— На фронт? — спросил Норкин. После вступления адмирала он уже не сомневался в этом. Только почему Голованов нервничает и даже злится? Никогда не бывало с ним ничего подобного.
— Драться и здброво драться! — ответил Голованов, заложил руки за спину, подбежал к окну, метнулся обратно к столу, остановился около него и продолжал не менее зло, решительно: — Ваш дивизион передается в оперативное подчинение Северной группы. Немедленно начать подготовку и завтра ночью выйти… Успеете?
— Это к Семёнову в подчинение? — спросил Норкин, до которого только сейчас дошел смысл первых слов адмирала. — Вот это да!
— Что да? Что? — вспылил Голованов. — Разве там не наша флотилия? Или приросли здесь к бабьим подолам?!
Голованов наседал на Норкина, а тот чувствовал, был уверен, что именно вот эта передача дивизиона в подчинение к Семенову и волновала, беспокоила адмирала.
— Один отряд тральщиков и базу со штабом оставить на старом месте, — продолжал командир бригады уже спокойнее. — С ними — начальник штаба. Остальным — немедленно готовиться к выходу. Вопросы есть?
— Все ясно, — ответил, вставая, Норкин. — Разрешите идти?
— Ну, тогда попутного ветра и три фута под килем, — окончательно смягчившись, сказал Голованов, протягивая руку.
Когда Норкин был уже у дверей, Голованов его окликнул. Норкин остановился. Адмирал быстро подошел, положил руки ему на плечи и сказал:
— Ты там смотри… Понял? Я тебя только в оперативное подчинение передаю… Послал бы Чигарева, да ты лучше с Семёновым ладишь, — и он усмехнулся. — Всё понял?
— Так точно, всё.
— Ну, тогда ступай, — сказал Голованов и подтолкнул его к дверям. — А мы с Ясеневым еще заглянем к вам.
Всю дорогу до базы молчали. Норкин мысленно прикидывал, кого ему оставить здесь, что взять с собой, какие отдать распоряжения перед уходом, чем вызвана эта передача дивизиона Семенову. На фронте был, как говорили матросы, устойчивый полный штиль, сводки Совин-формбюро, похожие друг на друга, были 6 езрадостны, как осенние дождливые дни, ничто не предвещало начала больших боев и вдруг — к Семенову! С чего бы?
Гридину, наоборот, хотелось поговорить, но он сдерживал себя, оттого что молчали остальные.
Чигарев злился. Почему адмирал так категорически приказал остаться именно ему? С одним отрядом тральщиков и командир отряда справится. Значит, не забыл еще Голованов старых ошибок, не доверяет. А ему так хотелось попасть на фронт!.. И больше всего, пожалуй, из-за Ковалевской. Чигарев чувствовал, что слишком далеко они зашли, что еще немного — и он признается ей в любви.
Ольга, кажется, не любит Михаила. После того случая, когда он ушел с Катей и ночевал у нее, Ольга даже имени его слышать не может. Самое время сейчас говорить Ольге о любви, да Норкин уходит на фронт. Что ни говори, а толки будут: Норкин уехал — тогда он, Чигарев, осмелел, полез со своей любовью…
Полуглиссер подошел к борту тральщика; Норкин поднялся на его палубу и сказал дежурному офицеру:
— Командиров отрядов ко мне! Командира базы тоже! Потом Норкин быстро прошел в свой кабинет, где всё было прибрано заботливыми руками Натальи, раскрыл лоцманскую карту. Да, дорожка знатная… Сначала по Днепру, потом по Березине… Сотни километров по незнакомым рекам, на которых даже знаки речной обстановки не выставлены! А это значит — определять фарватер только по приметам, днищем катера нащупывать глубину… Когда дверь перестала скрипеть, Норкин спросил, не подымая головы:
— Все собрались?
— Точно так, — сухо ответил Чигарев и отвернулся к окну.
— Начнем, — сказал Норкин и выпрямился. — Объявляю готовность номер три… На фронт выходим сегодня ночью. Немедленно проверить машины, документацию, получить боезапас, топливо. Командиру базы…
Чернышев вскочил и замер, раскрыв блокнот.
— …немедленно выдать всё. Посадить всех писарей, если мало — забирайте штабных, но чтобы к вечеру оформление накладных, требований и прочих бумажек было закончено!
— Слушаюсь, будет исполнено.
— Выдай, Василий Никитич, и эн-зэ. Понимаешь? Те снаряды, что в ведомостях тыла не числятся… У Семенова наверняка на голодный паек посадят.
— Не взять всех…
— Дай, сколько возьмут!.. Ты, Владимир Петрович, чуть я просигналю — гони ко мне тральщики со снарядами.
Чигарев медленно опустил голову.
— Исполняйте!
Непривычно тихо на катерах. Не слышно обычных шуток. Матросы безмолвны, как тени. Рулеметчики набивают ленты, аккуратно укладывают их в коробки, а остальные носят ящики со снарядами. И всё это делается без понукания, без команд. Даже командиров отрядов и катеров не видно: они проверяют карты, журналы, еще раз просматривают таблицы условных сигналов.
Под вечер приехали Голованов с Ясеневым. Они обошли все катера, заглянули в штаб, поговорили с матросами и остались довольны.