— Что здесь новенького? — спросил он.
Ольга пожала плечами: «Какое мне дело до всего, если ты где-то далеко?» Чигарев поставил ногу поудобнее. Ольга освободилась от его объятий, встала и сказала, прижимая его голову к своей груди:
— Какая я глупая. Ведь у тебя нога болит…
— Мне пора, Оленька…
— Уже уходишь?
— Надо, милая, доложить начальству.
— Дай хоть подворотничок сменю, — предлагает Ольга и начинает расстегивать пуговицы его кителя.
— Не надо, он чистый, — слабо сопротивляется Володя. Откровенно говоря, он любит смотреть на хлопочущую жену, ему приятна ее забота, он рад под любым предлогом затянуть эти минуты.
Иголка мелькает в тонких пальцах Ольги.
— Значит, ничего нового? — спрашивает Чигарев, причесываясь перед зеркалом.
— Ничего… Только Норкина и Селиванова орденами наградили… Почти всех, кто был на Березине, наградили.
Рука, державшая расческу, дрогнула и замерла. Опять обскакал Мишка! И невольно зависть подсказала мысль: «Везет дьяволу! Ну, да это и понятно: любимчик Ясенева и Голованова». Чигарев со злостью рванул спустившуюся прядь волос. Это не ускользнуло от внимания Ольги, она отложила китель в сторону, подошла к Чигареву, прижалась к нему и прошептала:
— Что взволновало моего мужа? Ведь я с ним. Нет, Чигарев больше не сердился и не волновался.
Разве он не счастливее Михаила? Орден, конечно, тот получил, но это ли главное в жизни? Кроме того, Мишка заслужил. Опять, наверное, себя не жалел. Да и голова у него стоящая. Соображает, не как у некоторых.
— Чем наградили?
— Не знаю, Вовик. Если бы тебя…
Вот именно: если бы его, Чигарева!
Чигарев снова нахмурился, надел китель и сказал:
— Ну, я пошел, Оленька.
— Скоро вернешься?
— Думаю, что не задержусь.
— Дай поцелую на счастье…
Поцелуй, действительно, оказался счастливым. Голованов и Ясенев встретили Чигарева тепло, подробно расспросили о походе, фарватере, настроении матросов, а потом и сказал Голованов, предварительно переглянувшись с Ясеневым:
— Сейчас обстановка изменилась, товарищ, капитан-лейтенант. Вы работали хорошо, обеспечивали бригаду, и мы представили вас к правительственной награде.
И если в начале разговора Чигарев сжался, приготовился внешне спокойно выслушать неприятное известие, то теперь он не выдержал и, чтобы скрыть радость, полез в карман за носовым платком.
— Радуйся, и жену обрадуй, — ободрил его Ясенев. Работал очень хорошо и наградой гордиться можешь… Говори лучше ты, Борис Павлович. Это ведь по твоей части.
— Так вот, Чигарев, — продолжал Голованов таким тоном, будто Ясенев и не прерывал нити его разговора. — Из вашего дивизиона делаем два. Норкин будет командовать бронекатерами, а тебя думаем назначить комдивом тральщиков.
Голованов замолчал, пытливо глядя на Чигарева. Чтобы не выдать торжества, захлестнувшего его и готового вырваться наружу, Чигарев прикрыл глаза веками. Вот когда сбылась давнишняя мечта! Комдив!
И Чигарев словно наяву увидел свой дивизтон, идущий длинной кильватерной колонной. На мачте головного катера реет брейд-вымпел комдива, его, Чигарева!
— Только не задирай нос! — оборвал его мечты строгий голос Ясенева. — Ты уже переболел этим. Смотри! Мы с адмиралом за каждым твоим шагом следить будем!
— Все ясно, товарищ капитан второго ранга… За доверие спасибо.
— Еще приказ не подписан, а ты уже глупость сказал, — поморщился Голованов. — За что благодаришь? Мы назначаем тебя комдивом, исходя из пользы дела, а не из личных соображений. Норкин идет сюда и здесь передаст тебе тральщики, а ты ему — базу.
— У меня базы не будет?
— Создадим. В Пинске, — сказал Голованов таким тоном, что Чигарев сразу понял: освобождение Пинска — дело ближайших дней. — Чернышев пускай сам выбирает, с кем ему служить. Между прочим, почему ты ему катера не даешь? Перед тобой приходил жаловаться.
— Вы же сами им задание даете.
— А у тебя язык есть? Наберись смелости и скажи начальству, что снаряды и бензин — вещи хорошие, но и хлеб нужен. Учти на будущее.
Возвращаясь на катер, Чигарев охотно отвечал на приветствия встречных матросов и офицеров. Ему казалось, что все уже знают о его новом назначении, радуются вместе с ним. Около тральщиков увидел Чернышева. Василий Никитич, сдвинув фуражку на затылок, командовал матросам, которые вкатывали по узкой сходне большую бочку;
— Левее! Еще левее!.. Наддай, наддай!
Матросы, стоявшие в воде, не возражали, не прерывали Чернышева, но и не выполняли его распоряжений: они сами решали, куда им разворачивать бочку и когда следует наддать.
— Василий Никитич! — крикнул Чигарев. Чернышев оглянулся, поправил фуражку и подбежал мелкой рысцой.
— Мне сам Голованов разрешил взять этот тральщик. А бочка — под соленую капусту, — выпалил Василий Никитич и замолчал, вытирая платком потное лицо.
— Я не об этом, Василий Никитич, — сказал Чигарев. — С сегодняшнего дня наш дивизион расформирован. Вместо него будет два. Одним командовать назначен Норкин, другим — я.
— А я? Чигарев улыбнулся.
— Вы по-прежнему будете командовать базой.
— Чьей?
— Адмирал предлагает вам решать.
Василий Никитич машинально тер красную полоску на лбу, оставленную фуражкой. Легко сказать «решай сам». Допустим, он останется у Норкина. Это значит: в ближайшие дни нагрянет сюда весь дивизион, дивизион голодный, оборванный, и сразу потребует одежду, еду, снаряды, топливо. Ему все сразу вынь да положь! А откуда взять? Прийти и сказать: «Здрасте, я ваш командир базы»? Сумасшедший Норкин такое пропишет, что и звание свое забудешь!
Другое дело остаться с Чигаревым. На тральщиках потери небольшие, катера почти не пострадали во время боев, а на базе припрятано кое-что. Тут затруднений не будет. Конечно, Норкин рассердится, шум подымет, но Чигарев в обиду не даст.
Чернышев вздохнул. Он отчетливо представил себе, как Норкин стоит перед ним и шумит, призывая всяческие бедствия на него самого и на всю его прошлую и будущую родню.
— Ну как, решили, Василий Никитич? — торопил Чигарев.
Чернышев взглянул на него, словно только сейчас вспомнил о его присутствии. И сразу память извлекла из-под спуда другие доводы, теперь уже в пользу Норкина. Василий Никитич увидел его таким, каким он был: энергичным, решительным, расчетливым и хитрым хозяином. А какой настоящий хозяин не сердится, не шумит, если видит непорядок? Норкин, небось, не заставил бы бегать за катером к командиру бригады…
— Я жду, Василий Никитич.
— Понимаете, Владимир Петрович… Ведь броняшкам сейчас все нужно: и хлеб, и штаны, и снаряды. А тут — еще и новые бои вот-вот начнутся. Разве один Норкин свернет всю эту гору? Я считаю, что…
Чигарев больше не слушал: повернувшись, он пошел к барже. Одна Ольга и поймет и порадуется вместе с ним. А Чернышев… Что ж, пускай служит у Норкина. Видно, мало еще Мишка ему крови испортил. В конце концов, был бы дивизион, а командир базы найдется!
До поздней ночи Чигарев пробыл на катерах: проверял документацию, давал задания на утро. В свою каморку пришел усталый и почти сразу лег. Но не спалось Чигареву.
Где-то на берегу трещал движок радиостанции. Шелестели узенькие полоски бумаги, которыми Ольга заклеила форточку. Луна нескромно заглядывала в окно и смотрела на Олю, разметавшуюся во сне. Койка узкая, Володя лежал почти на одной перекладине, но шевельнуться боялся: Оленька так хорошо спала, положив голову ему на руку.
Вот это настоящая жена! Она и порадовалась вместе с ним, и даже кое-что посоветовала. С таким другом можно спокойно шагать по жизни и не бояться, что устанешь или собьешься с пути, как бы тяжел и длинен он ни был. И Володя, по старой привычке, размечтался. Он уже видел себя не комдивом, а командиром бригады, молодым, чуть прихрамывающим, всем известным адмиралом. К нему шли люди за советами, от него ждали решения самых сложных боевых задач, и он, конечно, оправдывал общие надежды.
«Лезет же такая чертовщина в голову!» — мысленно выругался Чигарев, поймав себя на том, что дошел до командующего флотом, и шевельнулся. Ольга открыла глаза, удивленно взглянула на него, обняла теплой рукой и спросила: