Найденов Александр
Вперед и с песней !
Александр Найденов
Вперед и с песней!
документальная пьеса-монолог
в одном действии
В основу пьесы взяты фонограммы бесед и факты из жизни Ратушной Ларисы
Порфирьевны поэтессы, актрисы, заключенной ГУЛАГА, инженера-геолога.
Действующее лицо: Яковенко Амалия Павловна
Одноэтажный старинный, с толстыми кирпичными стенами бывший купеческий дом стоит под огромными тополями на узкой улице. Улица тупиковая, упирается в реку, поэтому по ней мало ездит машин - и здесь под тополями, почти в центре города, тихо, словно в деревне. Внутри дома длинный коридор, сделав поворот у "голландской" печи, выводит к просторной кухне с большой "русской" печью. На коридор выходят двери семи коммунальных комнат. Это их жильцы заставили коридор сундуком, велосипедом, шкафами, натянули по нему веревки с бельем. Это они протоптали за долгие годы деревянные ступени крыльца и разбили кое-где стекла веранды.
Комнату №7 в доме, ту, что напротив кухни, занимает Яковенко Амалия Павловна, невысокого роста энергичная старушка с решительными манерами. Она очень подвижна для своего возраста, много крутится по хозяйству - и все равно, комната эта смотрится великоватой для нее, для одной. Может быть, из-за этого Амалия Павловна завела у себя целую стаю кошек и одну собаку, у которой грустные глаза и короткие лапы.
В комнате, налево от входа, за ширмой поместился диван, два окна в стене выходят на юг, на солнце. Левый дальний угол в комнате отгорожен: там кровать Амалии Павловны и там она скрывает от глаз гостей свою пишущую машинку, которую очень ценит. У дальней стены, напротив входной двери, громоздится черный комод, на нем фарфоровые безделушки и фотографии в рамочках. Справа выставляется из стены боковина печи в изразцах, на ней, на приступке - красивая друза кварца. В правом, ближнем к двери углу - вешалка с полушубком, ватником, шалью. Под ней стоят валенки. Самотканые коврики и половики - на полу.
В гости к Амалии Павловне заходят соседки, изредка - еще кто-нибудь. Впрочем, это не так важно все. Чтобы не отвлекаться - пусть не будет видно ничего: ни вешалки, ни половиков на полу, ни собаки, ни печи, ни валенок, ни комода, ни кошек, ни гостей - ничего. Видно и слышно одну только Амалию Павловну.
Амалия Павловна. Мне куда? В микрофон говорить? Да, давайте проверим... Что говорить?.. Раз, два, три... Раз, два... Слышно?.. Хорошо, я наклоняться не буду. Я вас сразу узнала, как вы вошли. Думаю, лицо знакомое - кто бы?.. Ах, ты! Это ж из телевизора! Вспомнила. А вас, с камерой увидала потом. Может, свет включить? Не надо? Ну, вы сами знаете, как... Я ведь на часы не смотрю. Вы когда звонили по телефону, сказали: в пять. Думаю: в пять, так в пять - какая мне разница? Прибралась в доме, да немного заплюхалась - и не вижу, что уже пять...
А что, смотрят вашу передачу? Смотрят? Вроде людям не до того теперь. Не до передач о культуре. У всех заботы: семьи надо кормить. Одни мы, старухи, с утра до вечера сериалы глядим.
Мы как будем? Вы меня спрашивать станете, или мне самой говорить?.. Хорошо. Значит, о книге. Почему я решила ее издать?
У меня, конечно, денег не много. У меня, можно сказать, их совсем нет, потому что я пенсионерка и живу на одну пенсию. Да еще видите, какое стадо на мне: восемь кошек, собака - их всех тоже надо кормить. Но я делала попытки несколько раз: в семидесятых годах, в восьмидесятых и в девяностых. И вот только сейчас, в двухтысячном, я ее сумела издать. Правда, маленьким тиражом: всего пятьсот экземпляров и полностью за мой счет. Но это не важно, все равно! Главное - вот она, книга! "Рассказы", Павел Илларионович Яковенко. Мой отец. Это книга отца. Все, что от него на свете осталось - я и вот эта книга...
Да, у меня фамилия отцовская до сих пор: Яковенко тоже, Амалия Павловна. Правда, это его не родная фамилия, но все равно... Да, не родная, не родная. Я объясню.
Мой отец, Павел Илларионович, был человеком необычной судьбы. Сам он из Тобольска, из семьи земского лекаря. У меня ни фотографий его, ничего нету не сохранилось. По настоящему-то не Яковенко он, а Уфимцев Геннадий Филиппович. Молодым еще, в первую мировую войну, лет шестнадцати, он уехал из Тобольска в Москву. Родители были против, но он мечтал стать писателем. И в Москве ему удалось устроиться корректором в типографию Сытина. Это... по-теперешнему если сказать... Ну, круто, в общем! Да, круто... И вот, он там работал, в типографии, читал корректуры, писал в московские газеты статьи, общался с молодежью, с такими же, как он сам - разночинцами. Был у них такой... ну как бы кружок. И началась революция. И папа... Не знаю, уж как там и что?.. Папа попал работать в ЧК. Одно дело он раскрыл - и все, больше ему не удалось, потому что тогда большевики стали (а папа им как бы не подходил из-за интеллигентного происхождения), большевики тогда всех расколошматили и стали избавляться от "попутчиков" своих, левых эсеров. И кто-то "настучал" на папу, что он будто левый эсер, потому что многие его знакомые - левые эсеры. Папу собирались схватить. Но его предупредил об этом Ланцис, заместитель Дзержинского. Говорит, уезжай, скройся где-нибудь, пока не уляжется шум. Папа, конечно,- сразу на вокзал - и уехал в Киев. Там достал себе документы на имя Яковенко Павла Илларионовича и с ними в Киеве пережил и гетмана, и немцев, и Петлюру и дождался, когда придут наши. А потом приехал на Урал, в Свердловск и стал здесь работать журналистом. Он был собкором газеты "Труд", газеты "Известия" в тридцатых годах, женился - и тогда ему дали эту вот комнату. Да, так вот здесь и живем... Папа продолжал писать рассказы всю жизнь. И в 37-м году один его рассказ на Всесоюзном литературном конкурсе занял первое место. Я тогда еще маленькая была. Помню, это было весной, я играла тут, копалась в сугробе на углу возле тополя. Гляжу: папа идет - такой веселый, веселый, пальто нараспашку. Схватил, подкинул меня на воздух, поймал, прижал к себе, говорит: "Дочка, я все-таки победил!" Так его слова я запомнила. Папа начал готовить книгу и даже ее издали, но в 38-м году, когда папу арестовали, весь тираж, конечно сразу уничтожили. Одна книжечка оставалась у нас в семье - не знаю, как ее не забрали,- ее я наконец издала.... А, папу арестовали за что? За что тогда арестовывали? Ни за что. Вроде бы, он сказал где-то, что, мол, в Америке безработные живут лучше, чем у нас рабочие. И тогда сразу его. Но мы надеялись, что отпустят. Я до конца войны и потом еще долго думала, что он жив. Что он, думала, без права переписки сидит. Но нет. Когда реабилитация была, мне сказали, что его тогда же, в 38-м сразу и расстреляли. Мне объяснительные выдали, которые папа в тюрьме после ареста писал. Сейчас принесу...
Амалия Павловна уходит, роется в ящике комода и возвращается с двумя листочками бумаги в руках.
На изношенной машинке отпечатано: шрифт скачет. Видите: "С моих слов записано верно" - и папина роспись внизу. Объяснения дает, почему он жил под чужим именем. Что будто это было с ведома Ланциса, но Ланцис уже умер тогда - пойди докажи... Вот такая она, эта книжечка...
Значит, когда показывать будете? В субботу? Интересно. Нужно будет включить... Спасибо, что пришли... Мухтар!.. Вы не бойтесь, он не укусит. Иди сюда, Мухтар, не стой на пути. Не бойтесь, он вас больше того боится. Он запуганный у меня. Он людей как огня боится. Его же чуть не съели, прибежал откуда-то и вся шея в крови: видимо от веревки. Как-то вырвался из петли... Я думаю, туберкулезные это. Туберкулезный кто-нибудь подманил. Им ведь надо собачье сало: для них оно как лекарство. И все - он больше не выходит из дома, только ночью иногда, если не видно людей... Ну, спасибо. До свидания еще раз...
Проводив журналистов, Амалия Павловна закрывает на крючок дверь, ложится на половик, вынимает возле печи из пола дощечку и говорит через небольшую дырку в подполье.
Лёня, ты не спишь? Слышал, как снимали меня?.. Дурак! Кто меня может снять? Журналисты, кто же еще? Спрашивали про дедову книгу. Скоро в передаче покажут... Ну, ты как там? Ничего? Не замерз? Отвык уже сидеть-то?... Вот и сиди, сиди - ума если нет. (Говорит, передразнивая кого-то) "Лёнечка, хоть бы немного нам с тобой нормально пожить!.. Хоть бы один денечек быть вместе!.." Ей-то что! Она, небось, теперь в тепле, а ты в холоде!.. Ой! Ну, и дурак!.. Нашел кого - бабу слушаться! Только свистнула - он вперед и с песней за ней!.. Не сегодня - завтра объявят амнистию, а ты убежал!.. И в кого ты у нас такой?.. Ведь каких-то восемь месяцев оставалось. А теперь - что?.. (Слушает) Ага, ага! Они совсем дураки? Да? Дурнее тебя?.. А то говорю, что, Лёня, нельзя повторяться! Просидел там два года - из зоны удрал - и снова туда! А они и не догадываются, где ты?.. Ладно, сиди... Вместе сдаваться пойдем. Пойдем, и не спорь! Был бы маленький - за ручку бы взяла - и вперед! Ой, как хорошо-то, маленькие-то были когда!..