— Я так не думаю, — спокойно ответил Адам Егорович. — Ведь в нашу лабораторию никого не запихивают насильно. Мало того, есть масса желающих получить возможность в ней поработать, но отбор настолько жесток, что сюда попадают лишь единицы. В буквальном смысле — несколько человек в стране. Да и то максимальный срок работы в ней — три года.
Каждые три года состав лаборатории обновляется, и даже момента попробовать пройти конкурс на замещение вакантного места ждет множество ученых самых разных возрастов. Валентин сумел попасть в число счастливчиков благодаря своей молодости и репутации блестящего ученого.
А вы — женщины! При чем здесь это, когда речь идет о важнейших научных исследованиях? Тот, кто хочет иметь семью и все радости жизни, работает в обычных НИИ, типа института «Микроб», на кафедрах, да мало ли… Скорее всего, о существовании таких лабораторий, как наша, они просто и не догадываются…
— Да, действительно, — пробормотала я несколько озадаченно. — Хорошо, но тогда расскажите мне поподробнее про свою лабораторию. Где она находится? Сколько человек там работает?
— Про лабораторию? — переспросил меня Адам Егорович с видом человека, который на что-то решался. — Говорите, про лабораторию? Про нее невозможно рассказать в двух словах. Ее нужно видеть своими глазами.
— Тогда пойдемте!
— Что же делать, придется, — кивнул Адам Егорович. — Вам же все равно нужно осмотреть место преступления, так? И потом, у меня постоянно не выходит из головы: вдруг Валечка все же одумается сам и вот-вот вернется? А может быть, он уже вернулся?
— Не будем терять времени, — первой встала я из-за стола.
Не скрою, меня одолевало дикое любопытство своими глазами увидеть место, о существовании которого в Тарасове я никогда даже не подозревала.
Уж не разыгрывает ли меня странный клиент?
Но, глядя, с каким серьезным и озабоченным видом он торопливо стал собирать со стола свои бумаги, я поняла, что впереди меня ждет одно из самых необычных дел, которые когда-либо мне приходилось распутывать.
Глава 2 В КАМЕННОМ БУНКЕРЕ
Такси удалось поймать довольно быстро. Адам Егорович плюхнулся на заднее сиденье и радостно воскликнул:
— Какое же это неземное удовольствие — промчаться с ветерком по городу на машине! Вы даже не представляете, дети мои, какое это удовольствие!
Я обратила внимание, что таксист при этих словах удивленно покосился в сторону моего спутника.
Впрочем, потом он кособочился и пожимал плечами неоднократно, потому что всю дорогу Адам Егорович почти не закрывал рта и громко радовался, как малое дитя, всему, что видел в окне автомобиля.
Удивлялся красоте шагающих по тротуарам женщин, шумно завидовал людям, которые сидели в кафе под разноцветными зонтиками и ели мороженое, детям, плескавшимся прямо в городском фонтане, вслух комментировал рекламные вывески и читал надписи на витринах магазинов. Создавалось такое ощущение, что Адама Егоровича только что выпустили из тюрьмы строгого режима, где он просидел в одиночной камере примерно лет двадцать пять—тридцать, и теперь заново открывает для себя мир, не уставая поражаться его краскам и звукам. Неужто и за два безвылазных года в лаборатории можно так сильно одичать?
— …А в следующей жизни я хотел бы родиться вон той собачкой, видите, вон той, рыженькой, — вдруг заявил Адам Егорович, показывая пальцем на огромную беспородную дворнягу, которая с довольным видом развалилась на солнышке возле скамейки, так что прохожим приходилось ее деликатно со всех сторон обходить.
После этих слов водитель больше не выдержал и громко, не скрываясь, загоготал, так что я стала опасаться, как бы он не врезался ненароком в какой-нибудь столб.
Ну а когда Адам Егорович назвал таксисту адрес — ехать следовало в психоневрологический диспансер, расположенный в Заводском районе, — тот уже больше не задавал никаких вопросов, а только всю дорогу посмеивался и слушал Адама Егоровича так внимательно, словно ему рассказывают анекдоты про психов, которые следует запомнить, чтобы потом пересказать в своем кругу.
Диспансер находился где-то на самой окраине Тарасова, так что ехать нам пришлось изрядно долго.
Говорить по дороге о сверхсекретном деле и о своей лаборатории Адаму Егоровичу, разумеется, было нельзя, хотя теперь мне не терпелось узнать некоторые подробности. Но Адам Егорович и так не давал нам скучать, развлекая все новыми и новыми рассказами «международного» масштаба.
Он так и сыпал случаями применения бактериологического оружия против людей во время больших и маленьких войн, описывая их во всех подробностях. Одупейло пытался даже мимикой изображать то зараженных чумой крыс, то тропических комаров.
Чем сильнее хохотал водитель, тем больше горячился Адам Егорович, доказывая, что он говорит чистую правду. К примеру, американские источники приводят неоспоримые доказательства того, что в 1915 году немецкие агенты заразили болезнетворными микробами лошадей и прочий скот, отправляемый из американских портов для войск союзников в Европе. Или о том, как верховное командование французской армии 26 марта 1917 года издало специальный приказ, в котором сообщался факт задержания вражеского агента, снабженного стеклянными ампулами с живыми болезнетворными бактериями и инструкциями по применению.
— Впрочем, — особенно подчеркивал Адам Егорович, — в ряде приказов вермахта того времени содержались рекомендации «колодцев не отравлять», из чего следует, что в начале века даже во время войны бактериологическое оружие вражеские стороны все же старались применять исключительно на животных, и поэтому оно лишь косвенно затронуло людей. Недаром в 1925 году на Ассамблее Лиги Наций в Женеве было вынесено осуждающее бактериологическую войну постановление, которое подписали сорок восемь государств.
— Мой пассажир, случаем, не агент ЦРУ? — со смехом спросил водитель.
— Агент, агент, вы только получше смотрите на дорогу, — заверила я его.
— Агент — это что-то новенькое, — кивнул таксист. — Вы поверить не можете: я тут в связи с юбилеем Пушкина сразу двух пушкиных в эту больницу подвозил. Так и сыпали: «Я помню чудное мгновенье» и другими стихами тоже, говоря, что это они сами написали. Но вот чтобы бактериологическая война… Ха-ха…
— Ну нет, я вовсе не агент, — смутился Адам Егорович и сразу же замолчал, не зная, как лучше представиться. — Просто я в некотором смысле ученый… Специалист-историк. Я пишу книгу… А она мне помогает.
— Это точно. Вписываем в нее новые страницы, — добавила я спокойно.
— А Пушкин — хороший был поэт, — продолжал мой словоохотливый клиент. — Хотя и у него были большие ошибки.
— Это какие же, например?
— Помните, он написал, что не хочет сойти с ума, что лучше посох и чума. Но я вам должен сказать совершенно авторитетно, Танечка, как специалист, что чума ничем не лучше, нисколько…
Лично меня из дорожных историй Адама Егоровича особенно впечатлил его рассказ об экспериментальной японской лаборатории, созданной в тридцатые годы по приказу императора Хирохито, работавшей на острове в условиях полной изоляции от всего внешнего мира. А также история о других законспирированных в Маньчжурии лабораториях под командованием известного японского бактериолога генерала Исии Сиро — создателя целых «фабрик заразы», о которых стало известно после знаменитого процесса в Хабаровске в 1949 году. На этом процессе были осуждены двенадцать бывших японских военных чинов, виновных в подготовке бактериологической войны, причем главным «кудесникам» вместе с хитроумным Исией удалось выскользнуть из рук правосудия.
Почему-то чем больше Адам Егорович рассказывал про эти самые фабрики и японские лаборатории, тем меньше мне хотелось посещать его «сверхсекретную» лабораторию, но пути назад у меня уже не было.