«А может, так было потому, что я сам их грязью под ногтями считал?» И Наташку, и Борю. Только Илья был нормальным. Стоило изменить отношение к людям, и они повернулись лицом, а не задницей. Даже малолетние шлюхи. Даже бродяжки.
Потому что в мире происходит взаимообмен. Что отдаешь ты, то к тебе возвращается — проверено Павлом Мартыновым Старшим. Никто не обязан любить и уважать меня просто так, если я буду воротить морду и строить презрительные рожи. Избранными не рождаются, ими становятся. Лепят себя собственными руками. Если надо, ломают свои кости и сращивают правильно. Через боль и слезы.
Родители не могли мне этого рассказать, потому что сами не знали.
— Там, в туалете, что, умер кто-то, — пробормотал Борис, перетаптываясь с ноги на ногу. — Может, повесился?
Перед нами как было пять человек, так за несколько минут никто из туалета не вышел.
— Наверное, там девушка, — предположил я, опираясь на знания себя-взрослого. — Парни быстро выходят, а женщины как будто начинают там рожать.
Стоящий впереди толстый мужик, тот самый, с зобом пеликана, что храпел на нижней полке, обернулся и посмотрел на меня.
Наконец дверь туалета открылась, и оттуда вышла тощая брюнетка со свертком.
— Гля — родила! — улыбнулся Борька, и очередь засмеялась.
Зато моя реплика подействовала на другую женщину, и она заседала в туалете не дольше минуты.
За мной встала Наташка, обхватившая себя руками.
— Господи, как же мы воняем! И дышать тут нечем.
— Ну а что ты хотела, — сказал я. — Сколько там на улице? Сорок?
Воображение нарисовало поезд-болид, нагретый солнцем и объятый огнем, и я улыбнулся собственным мыслям. Вот это у меня теперь фантазия! Обалдеть! Но больше всего радовало, что это не знания и навыки какого-то левого чувака, а мои!
Вода в умывальнике была теплой и нифига не охлаждала. Скорее бы домой! Надеюсь, мама запасла нам воды.
Вспомнился дом бабушки Эльзы. В конце огорода был колодец, куда Андрей, которого я поборол, пустил карасей, и они прижились. Вот там вода точно ледяная!
Интересно, будет ли кто-то встречать нас на вокзале? Хотелось посмотреть на бабушку собственными глазами, маму я и так скоро дома увижу.
За окном поплыли знакомые горы и долины, замелькали дома, столбы, деревья. Взгляд выхватил старый абрикос с натруженными ветвями, расквашенные никому не нужные плоды…
Деньги на земле валяются, гниют.
Ни за что бы не догадался возить абрикосы в Москву. Да и в Москве потерялся бы. Интересно, а если сейчас поеду, заблужусь там или нет?
Я представил себя посреди станции метро, набитой людьми. Поток в одну сторону, поток в другую, мигающие зеленым эскалаторы…
И указатели над головой. Если следовать по указателям, выйдешь куда нужно. А чтобы понять, где на какую ветку пересаживаться, достаточно посмотреть схему метро, она есть повсюду. Ну, или карту купить в газетном киоске.
Поезд начал замедляться. Наташка отдала мне два пакета с обновками, потому что сама была навьючена под завязку. Помимо моих вещей, в этом оранжевом пакете была одежда для Каюка, летний халат для бабушки и мамин сарафан, футболка и шорты Яна.
Я представил, что нужно к нему идти, и челюсти сами сжались. Как же не хотелось! По своей воле я ни за что не притащил бы домой этого пацана-кошкоеда, но он меня ждет, и теперь надо как-то решать проблему. Я-взрослый симпатизировал этому мальчику. Мне же совершенно не хотелось с ним дружить, хватало на мою голову Димонов и всей этой компании.
Мы высыпали в прокуренный и заплеванный тамбур. Борис приник к запыленному стеклу — высматривал, встречает ли нас кто. Мама лишние телодвижения делать не будет, бабушка, наверное, готовит партию товара для деда.
В Москву мы ехали в голове поезда, возвращались в последнем вагоне. Если кто нас и ждал, мы его увидим нескоро.
Проводницы Вероника и Валентина засуетились, готовя лестницу, в проходе замелькали люди. А не войдете, потому что мы первые! И первый глоток свежего воздуха — наш!
Поезд остановился, проводницы начали спускать трап. Я зажмурился, ожидая, когда повеет прохладой, но не тут-то было! Меня обдало горячим воздухом, липким и будто потным. Донесся вокзальный гул, голос диспетчера и не просто стрекот — рев обезумевшей на жаре цикады.
Мелькнул белобрысый загорелый мальчишка, помахал нам… Это ж Каюк! Тот самый заморыш с вечно открытым ртом, словно его душат аденоиды. В голове замкнуло. Да, таким, как сейчас, Юрку видел я-взрослый, когда уезжал, но я-настоящий помнил другого пацана, хлипкого полудебильного рахита, который нюхал клей!