— Ну смотри. Вот есть Ельцин. А есть Верховный Совет и депутаты. Они повздорили, и Дюрекс стал рван: Ельцин незаконно разогнал Совет. А Совет разогнал Ельцина. Ну и сошлись одни против других. Дебилы вышли на площадь и давай голой жопой на танки прыгать, останавливать их. Короче, полегло там больше ста человек.
— А кто победит?
— Рван Дюрекс, то есть Ельцин. Но мы в это лезть не будем. Потому что там почти вся Москва за Ельцина топила. Народ за типа демократию. Многим потом стыдно было. Но — потом, спустя много лет.
— А что такое Рван Дюрекс? — спросил Илья.
Я сказал одним словом, и друг покатился со смеху. Отсмеявшись, спросил:
— Так ты тренировку проведешь?
Меня снова сковало от неуверенности. Там будут Димоны, которые надо мной прикалывались, и Рамилька… Черт! И как Илье объяснить, что они мне неприятны! Глаза бы не глядели.
Он подумает, что я слился… Но ведь так и есть! Я сливаюсь, и все усилия меня-взрослого пойдут прахом.
— Проведу. Но вечером. Захвачу жвачек — привез всем.
— И пацана того приводи, — предложил Илья. — Клан должен развиваться.
— А если он вам не понравится? — засомневался я.
— Хм… Давай его сперва ко мне. Часа в четыре сможешь?
— Смогу… Тогда я пойду. В четыре встречаемся здесь. Фу-у-у, ну и пекло!
— Договорились. Жду тебя вечером. Точнее — вас.
Глава 4
Новенький
Из подвала я вышел радостный, бодрый и уверенный в своих силах, но, чем дальше уходил, тем меньше оставалось уверенности. Будто там стены подпитывали, а тут я снова один тащу неподъемный груз. Разозлившись на себя самого, я пнул попавшийся под ноги камень.
Ссыкло! Тебе в руки, считай, волшебная палочка попала, а ты трясешься.
Страшно? А ты возьми и сделай.
Не хочется напрягаться? Так все равно возьми и сделай! И увидишь, какой это кайф — мочь и уметь.
Сперва — домой немного вздремнуть, потом — к Яну. Забрать его и привести в подвал. Спрашивается, нафига, когда он совсем мелкий, даже младше Борьки? Что с ним делать? А что делать, когда школа начнется, его ж туда могут и не взять. Если все-таки возьмут, учиться он будет в классе с Борькой, хотя на год его младше. Да на какой год — на полтора. Борис декабрьский и в школу пошел в без четырех месяцев восемь, Ян — в шесть, потому что умный, а кога у него день рождения, я не знаю.
Но не пойти в школу ему нельзя.
Опыт Павла Романовича подсказал, что кто-то из взрослых должен оформить опекунство. Но кто? Маме нас троих хватает, а других взрослых я и не знаю. Каретниковы? Так это им незачем, их собственный сын уже взрослый, и они вон как весело живут: гости, походы, курорты.
Когда я вернулся домой, Борька уже проснулся и на кухне наворачивал мамины блины, а Наташка еще спала. Часы показывали ровно двенадцать. Желудок зарычал, извещая о том, что он пуст, потому я тоже цапнул блин, налил себе компот из банки в холодильнике. Холодненький, из алычи, смородины и абрикос, ка-айф!
— Ты где был? — спросил Борис с набитым ртом.
— Где надо, — огрызнулся я, но сам себя остановил и сказал: — Сегодня к нам на тренировку придет новенький. Он… у него ожог на пол-лица, и ему одиннадцать лет.
Борька аж взвыл:
— Ну нафига нам мелочь?
Начинается. Что ж, придется объяснять и убеждать:
— Для нас с Ильей мелочь — ты, но мы ж тебя взяли. А это сирота, ему жить негде и есть нечего. И никто его ничему не учит. Если мы его не примем, его на улице убьют. Будь человеком.
Наш разговор подслушала Наташка и встала на сторону Борьки.
— Опять ты тащишь в компанию всякий мусор. То Каюка в дом приволок, теперь вообще непонятно кого.
Я не нашелся, что ответить. Точнее, старый я впал в ступор и разозлился, что она мешает моим планам, а новый попытался найти доводы:
— Если бы не Юрка, бабушке пришлось бы очень тяжело. Кстати, ты заметила, что он становится человеком? А то помер бы под забором, как Вичка.
— Ну знаешь… Сколько тех бездомных помирает, что их, в дом тащить? Это может быть опасно.
Она, конечно, права, но Ян — теперь моя, моя…
Зона ответственности.
— А если ты узнаешь, что конкретно этот человек из-за тебя умер, каково тебе будет? — припечатал я, довольный собой: во какой мощный аргумент нашел!
Сестра фыркнула, но ничего не сказала. Спасибо, в позу не встала «или он, или я». Ненадолго воцарилось молчание, я похрустел «хворостом», сев напротив брата за стол, еще похрустел. И еще. Рука сама к тарелке потянулась, и я поймал себя на том, что сожрал уже половину.
Заедаю стресс.
Вот поэтому я и жирный. Был жирным. Ел всякое неполезное килотоннами и опять начал. Стоп! Я убрал руку. Ненасытные рот и желудок будто бы восстали против мозга и хотели еще немного вкусненького, ну чуточку…