Что ж, пусть наши гоняют Марио, а мне нужно держать руку на пульсе.
Мопед в подвале я больше не оставлял. Заносил на второй этаж и ставил в прихожей. Сегодня он был мокрым, грязным, и пришлось расстелить газеты.
До начала «Вестей» оставалось семь минут, я забежал на кухню, протянул маме дневник с вызовом родителей в школу, и вернулся к экрану. Уселся на свою кровать и приготовился к потоку информации и маминой истерике, что я — плохой сын, хулиган и хочу довести ее до инфаркта. Но мама повела себя странно: села рядом и пожаловалась:
— Сегодня был неполный рабочий день из-за дождя. Мы все промокли и возвращались домой пешком. По грязи. Потому что автобус не смог проехать!
Я повернул к ней голову, открыл рот, но она не дала мне ничего сказать, бросила злобно:
— Ты подбил меня на эту авантюру. Я мешу грязь, как колхозница! Тебе же — плевать, ты даже слушать меня не хочешь. И знаешь что? Я отказываюсь… Ты даже сейчас меня не слушаешь!
Я сделал максимально страшный взгляд и проговорил заупокойным голосом:
— В Москве — беспорядки. Дед пошел на митинг, и никто не может до него дозвониться. Там будут стрелять… то есть могут стрелять. Я за него беспокоюсь, извини. Надо знать, что там, чтобы понимать, стоит ли тревожиться.
Мама открыла и закрыла рот, уставилась на свои обломанные ногти. Села рядом. Я взял ее руки в свои.
— Потерпи, пожалуйста. Это очень важно. Я компенсирую твои страдания, честно-честно! Пройдет немного времени, и ты поймешь, зачем это было нужно. Ты станешь миллионершей!
— Фантазер, — грустно улыбнулась она. — Думаешь, с дедом так серьезно? Случись чего, он же работать не сможет!
Пришло время, и вместо привычных бегущих коней появился текст, белые буквы на синем фоне: «ОБРАЩЕНИЕ ПРЕЗИДЕНТА Российской Федерации Б. Н. ЕЛЬЦИНА к гражданам России»
— Уважаемые сограждане, — проговорил президент, — я обращаюсь к вам в один из сложных и ответственных моментов. Накануне событий чрезвычайной важности. В последний месяц Россия переживает глубокий кризис государственности. В бесплодную и бессмысленную борьбу на уничтожение втянуты буквально все государственные институты…
Мама свела брови у переносицы.
— Это что? Где новости…
— Тс-с-с!
— … и политические деятели. — Говорил Борис Николаевич медленно и внятно, заколачивал предложения, как гвозди. Если бы еще в шпаргалку не подглядывал, было бы вообще убедительно. — Прямое следствие этого — снижение авторитета государственной власти в целом. Уверен, все граждане России убедились: в таких условиях нельзя не только вести труднейшие реформы, но и поддерживать элементарный порядок. Должен сказать прямо: если не положить конец политическому противоборству в российской власти, если не восстановить нормальный ритм ее работы…
— Как же заунывно… — начала мама.
— Да тише! Ты не понимаешь: это экстренное обращение! Там что-то происходит.
— … не сохранить мир в России.
Я скрипнул зубами. В той реальности для меня все было просто: вот хороший Руцкой, вот плохой Ельцин, бей его, спасай Россию. Теперь же все виделось чуть по-другому. Я уже не верил в хороших людей у власти. Даже если они были, надежда на это так отравлена опытом, что я отметал версию как ничтожную.
Был огромный кусок пирога, за который шла грызня. Никто ничего восстанавливать не собирался, а если бы собрался, его бы пустили под нож силы, которые уже подняли голову и воцарились. И вот эти две силы — как Джусиха и Никитич, претендующие на место директора. Они льют в уши электорату то, что он готов услышать и принять, стараются обратить в свою веру, что было уже много раз и много раз повторится. Точнее заставить уверовать в себя, ведь каждому так хочется верить во что-то светлое! А если никто не уступит, натравить толпу на толпу.
— В мой адрес идут требования с разных концов страны — остановить опасное развитие событий.
— Сука, тушит огонь бензином, — прошипел я.
— Прекратить издевательство над народовластием.
И дальше — пять минут бла-бла-бла о том, какие они плохие, а мы хорошие. Облажался — выпей яду! Но хрен там, клопы уже присосались так, что, если отодрать их от тела, башка под кожей останется.
Мама зевнула и привалилась к стене.
— Позорный спич, — констатировал я. — Без огня, как гной по столу размазывает.
Мама снова зевнула.
— Да уж.
— И все-таки давай выслушаем экстренное выступление. Несмотря на то, что слушать это невозможно, он должен сказать что-то важное.
Или так и задумано — серо, бездарно, и чтобы никто ничего не понял? За десять минут бормотания как будто через силу я таки дождался главной новости, которая тоже прозвучала буднично и серо, так, что и не придашь ей значения после мутных потоков воды.
— Власть в российском Верховном совете захвачена группой лиц, которые превратили его в штаб непримиримой оппозиции. Прячась за спинами депутатов, пара…в…зитируя на коллективной безответственности, она подталкивает Россию к пропасти. Не замечать этого, терпеть и беззействовать больше нельзя. Мой долг президента признать: нынешний законодательный корпус утратил право находиться у важнейших рычагов государственной власти. Безопасность России — более высокая ценность, чем формальное следование противоречивым нормам, созданным законодательной властью… Наступило время серьезных решений.
Конституционно это сделать нельзя, бла-бла-бла, но мы сделаем это, потому что так правильно. Интересно, кто-то смог дослушать это до конца, не уснув?
— Облеченный властью (бла-бла-бла), я утвердил своим указом изменения в конституцию Российской Федерации.
Я честно дослушал, вытирая наворачивающиеся от зевоты слезы. Если бы не знания прошлого, ни хрена бы не понял. Поймал вопросительный взгляд мамы и перевел речь президента на понятный язык:
— В стране две власти: законодательная — Верховный Совет и избранные депутаты, и исполнительная — президент и министры, которые должны исполнять то, что придумали первые. Верховный Совет не дает Ельцину проводить реформы, Ельцин не согласен, по собственному желанию переписал конституцию и велел всем расходиться по домам. Началось.
— Что началось? — не поняла мама.
— То, что депутаты не менее законны, чем тот, кто их разогнал. Они не согласны, и домой никто не уйдет, понимаешь? Разогнать их можно будет только силой. Дед тоже не согласен и пошел на митинг за депутатов, а в Москве, мы вчера слышали, уже перемещение воинских частей!
— Думаешь, это так серьезно? — спросила она.
Я кивнул.
— Гораздо серьезнее, чем он говорил. Что там насчет вызова в школу? Придешь?
Мама вздохнула.
— Завтра я во вторую смену, если не будет ливня. Опять собирать «мерло». А что случилось-то?
— Ничего страшного, поверь. Единственное, попрошу тебя написать обращение на имя директора с просьбой заменить одного учителя на другого. Сделаешь?
— А как?
Я подошел к столу, вырвал лист из альбома (прости, Боря!), положил на него ручку.
— Садись. Сейчас придумаем. И еще черкани объяснительную, почему не можешь прийти на собрание и в дневнике распишись, что прочитала.
И я начал долгий рассказ, объясняя, почему мы не хотим, чтобы Джусиха у нас вела «русский».