Две старушки, заскучав, с воинственным хромым дедом стали громко тосковать по коммунизму и Сталину, остальным было все равно.
Наконец пришла моя очередь, я взял три килограмма гречки (больше не давали), столько же муки, сахара и стремного на вид риса. Кефир, булочку, масломаргарин, килограмм сосисок и конфет, два батона и булочки. Половину конфет отнесу сиротам, половину возьму домой.
Наполняя пакеты, я ловил на себе завистливые взгляды стариков, ведь в этих моих пакетах — вся их пенсия. Надо поторопиться, а то вдруг и меня буржуем сочтут и побьют тростью. Развернувшись и схватив пакеты, я направился к выходу.
Взгляд зацепился за смутно знакомую девушку в кепке, солнцезащитных очках, закрывшую лицо волосами. Она так старалась спрятаться, замаскироваться, что слишком привлекала внимание.
Увидев меня, девушка вытянулась, как сурикат — и я узнал ее. Лика Лялина! Она тоже меня узнала и рванула к выходу с таким видом, словно за ней гнались адские гончие.
Да что ж происходит? Что я ей сделал? И хотел бы догнать — не смог бы из-за полных пакетов.
Но Лялина, что говорится, сама себя высекла — так улепетывала, что на ступеньках порога не удержалась и упала. Когда я вышел, она пыталась встать, прикусив губу от боли, но нога подкашивалась. Кепка и очки валялись на асфальте.
— Лика, ну что же ты! — воскликнул я, поставил пакеты и бросился к ней.
Наклонившись, я протянул руку, чтобы помочь, но Лика шарахнулась от меня, оскалилась, и я заметил синяк у нее на скуле.
— Сдашь меня ему? — прошипела она, сверкая глазами.
Я вспомнил отца в школе. Сопоставил с тем, как Лика маскируется. Еще синяк этот…
И все понял.
Глава 23
В моей шкуре
— Это он сделал? — Я провел по своей щеке.
Вскипели злость и негодование, потому что я не могу подойти к отцу и бросить ему в лицо, внушить: «Ты больше никогда не ударишь слабого!» — это бесполезно, на него не действует мое колдунство.
— Тебе-то что? — зашипела она, схватила очки и водрузила на переносицу. — Это из-за тебя все!
Неужели без опыта взрослого и я был бы таким идиотом⁈ Юношеский максимализм, помноженный на подростковый тупизм.
— Помочь тебе хочу, дура! — рявкнул я таким тоном, что она оцепенела. — Потому что он и нас лупил, и Наташку, да так, что у нее все лицо было синее. Он социопат и придурок, вот почему.
Кое-как поднявшись, Лика растрепала волосы и нацепила кепку, всхлипнула.
— Сильно болит нога? — спросил я, и она кивнула.
— Давай отойдем, на нас люди таращатся. Вот они могут и сдать.
Я протянул руку — всхлипнув, Лика на нее оперлась.
— Нет, подожди, мопед бросать нельзя — сопрут. Постой, я сейчас.
Поставив рядом с ней пакеты с продуктами, я прикатил Карпа.
— Опирайся на мопед, знаю я одно место, где мало людей, давай отойдем туда, посмотрю, что у тебя с ногой.
Я покатил мопед к плитам, где мы встречались с сиротами, один пакет поставил на багажник, второй еле тащил, а оттуда, спеленатая газетой, на меня с упреком смотрела рыбья голова. Н-да, нагреб как потерпевший. Ну откуда мне знать, что на мою голову свалится Лялина, как тот муравьишка с гусеницы?
— Вот. — Я кивнул на плиты. — Садись спиной к рынку, так никто тебя не узнает. А отец, между прочим, в школу приходил, видел его сегодня. Наверное, из-за тебя. Давай ногу. Да не жмись, я просто посмотрю, нет ли вывиха.
Лика была в джинсах, но все равно стеснялась, чтобы к ней прикасался какой-то пацан. И все же сдалась, вытянула левую ногу.
— Колено? Лодыжка? — спросил я, глянул на припухшую лодыжку. — Ясно. Будет больно, скажешь.
Я повращал ее стопу туда-сюда — скованности движений не наблюдалось. Лика кусала губу, но не жаловалась
— Растяжение. Если правильно перебинтовать, станет легче.
Она вздохнула, и ее дыхание всколыхнуло волосы на моей макушке, как порыв ветра. Я достал треугольник кефира, купленный себе.
— Будешь?
Лика взглянула на него с жадностью узника Бухенвальда. Шлялась, наверное, всю ночь где-то, не ела ничего. Пришлось отдавать ей свой обед и отсыпать пригоршню конфет.
— На, ешь. Ешь, сказал!
Лика послушалась, присосалась к треугольнику и пила кефир с таким наслаждением, словно там был не кефир, а пища богов. Даже про конфеты забыла. Пока она пила, я метнулся к бабке с пирожками, купил два с картошкой — себе и Лике. Не помирать же с голоду? И два стаканчика кофе.