Это ведь для них игра такая. А когда становится больно, игры заканчиваются. К тому же вся шушера жила в другом конце деревни, и мы пересекались только в школе.
Скрипнула калитка — я замер, обернувшись, и обалдел, увидев нацеленную на меня двустволку. Поднял руки, поздоровался. Ничего опасного: просто дачный сторож, за его спиной маячит алабай. Как же зовут этого деда? Не помню.
— Стою-боюсь, — сказал я.
— Шляетесь тут ни свет ни заря, — проворчал он, опуская двустволку.
Я с вожделением на нее посмотрел. Мне бы такую!
Огнестрела тут у народа дохренища. Кто может, браконьерит, бьет зайцев, фазанов и перелетную птицу. Ну а как еще выживать, когда из мяса на прилавках — свиные копытца, а нормальная свинина стоит нереальных денег?
— Извините. Мне срочно понадобился вот этот ремень.
Дед молча развернулся и потопал прочь. Следующим летом этого деда вместе с двумя алабаями забьют арматурами наркоманы, пришедшие потрошить дачный поселок. И брать-то тут особо нечего — лопаты да алюминиевые тазы. Самое ценное, что они вынесли — самогонный аппарат.
Дольше ковыряться было нельзя, и я побежал назад, застегнув ремень на своей нетонкой талии. Я все надеялся, что гопота от меня отстанет, как было в той реальности. Это война понарошку. Почувствовав силу, они обычно отступали, для них все эти черные метки — не более чем игра, тем более я — неудобная цель, живущая на другом конце поселка, мы только в школе пересекались. Я-то их помню, шакалов трусливых: только на слабых бросались, только исподтишка.
Но чтобы они отстали, нужно сломать несколько носов.
Дома уже все проснулись, и сонные ползали по квартире. Я проскользнул в ванную, принял ледяной душ и переоделся в школьное, сменив свой ремешок на конкретный дедов. Прям аж испытать в деле его захотелось. В умелых руках любой прут превращается в оружие, а в неумелых и пистолет — бесполезная железка.
— Ты где шлялся? — с упреком крикнула мама из кухни.
— Решил спортом заняться, — почти не солгал я. — Бегал. Видишь, какой красный?
Я взял со стола рекламную картинку с вывалившим язык Джином Симмонсом, бас-гитаристом группы «Кисс», нарисованную Борисом, вложил под прозрачную обложку тетрадки по математике, мысленно поблагодарив спящего брата.
Освежившись, я уселся за стол, подвигая к себе гренки — куски почерствевшего хлеба, обваленные в яйце, присыпанные укропом и зажаренные. В отличие от блевунчика, они были не просто съедобными, а даже вкусными. Вспомнилась клубника, которую мать принесла с дачи. Ее бы сейчас, да с сахарком!
Хотелось спросить: «Ма, а что с той клубникой? Нам ее нельзя, потому что папа еще не ел?»— но я смолчал. Эти слова могут ее сильно ранить, а она и так живет в вечном стрессе.
Когда мы выходили из квартиры, Наташка посмотрела на мой ремень и скривилась:
— Он же облез! Ты в нем, как старый дед.
— Так надо. Это оружие, — ответил я таким тоном, что она поверила.
Сейчас бы позвонить Илье, спросить, есть ли у него большой карабин, такой, какими пользуются альпинисты, но — никакой мобильной связи, никакого интернета еще много лет. Наташка подобрала с земли надорванный билет на автобус, отдала мне, чтобы я его склеил, я протянул ей уже восстановленный. Увидев оранжевую морду «Икаруса», народ на остановке принялся роиться. Мы с Наташкой вошли в заднюю дверь, встали на пыльной гармошке. Стоящие там семиклассники демонстративно отошли, и вокруг меня образовалось пустое пространство.
— Спасибо, что освободили козырное место, — поблагодарил их я, опираясь на ограждение.
Автобус повернул — хвост мотнуло, и стоящих на круге крутнуло, как на карусели.
— Трупу оно ни к чему, — прохрипел бритый налысо ушастый пацан по кличке Каюк.
— Слышь, ты, сопля дебильная, ты как со старшими разговариваешь?
Парнишка попятился, щурясь злобно.
— Чо, стучать старшим побежишь? — продолжил прессинг я. — Сам нарвался — сам отвечай за свой косяк. Если не готов ответить — молчи. Понял?
Он качнул головой — чуть тонкая шейка не переломилась — и нехотя признал:
— Понял.
— Вот и хорошо.
Больше он меня не задирал, мало того, вернулся на кольцо, залез на перекладину, и на него за это спикировала толстая бабка-контролерша, погнала по автобусу, загнала в угол, припечатала к кузову и начала отчитывать.
— Неудачный день у тебя, Каюк, — крикнул я и добавил: — Пока она тобой занята, мы выйдем и не заплатим!
Чуя ускользающие копейки, контролерша оставила в покое Каюка, он, поправляя рубашку, кивнул мне. Вот так у них, у гопников, все просто: дал закурить — все, дружбан. В бубен засветил — авторитет. Обычно любой конфликт решался за школой: вышли, подрались, кто победил, тот и прав. Я до последнего надеялся, что с Русей и Зямой будет, как с Каюком.