— Планка. Отжаться. Подняться прыжком — руки вверх. Повтори.
Убедившись, что Илья все делает правильно, я скомандовал начало круговой. Ручки задрожали на десятом отжимании, в то время как в свои сорок шесть я мог так отжаться раз пятьдесят, а то и больше.
— Перерыв, — хрипнул я, упершись руками в бедра.
Ну я и рахит! Илья справился куда лучше.
— Теперь — бег на месте, коленями достать рук. Вперед и быстро!
И тут я сдох к концу. Ничего. Крепиться. Держаться! Вдарим пионерским упорством по немощи! Терпение и труд все перетрут!
— Присесть надо вот так, чтобы коленки не торчали вперед, — поправил я Илью. — И выпрыгнуть максимально высоко — руки вверх! Потом— три подхода по кругу: отжимания, бег, выпрыгивания.
Третий подход мы делали кое-как, пыхтя и роняя пот на асфальт. Справившись, встали на четвереньки, разгибать колени было лень.
— Зверство! — В интонациях Ильи читалось восхищение.
Потом были различные упражнения в упорах, выпрыгивания и выпады «для извращенцев», а вкопанную в землю покрышку мы использовали, чтобы качать пресс и спину на весу. Казалось, прошла вечность, мы взмокли так, что хоть выжимай футболку.
— Хватит! — взмолился Илья.
— Пожалуй, — согласился я, не слыша свой голос, заглушаемый пульсацией крови в висках.
— Что это вы тут делаете?
Я аж вздрогнул — физрук подкрался незаметно.
— Тренируем выносливость, — прохрипел я, пить хотелось так, что, наверное, буду воду хлестать прямо из крана. — Упражнения на рывок. Хороши в боксе и ММА.
Аркадьич шевельнул бровями.
— Где ты этого нахватался?
— Отец научил, — соврал я.
— Что могу сказать, молодцы!
Физрук показал «класс» и удалился. Мы с Ильей на трясущихся ногах потопали домой.
— Физра вообще ерунда, — сделал вывод Илья. — Детские нагрузки. И на футбол я хожу вратарем — тоже детсад. Вот это — тема! Так я еще не убивался.
— Мы минут двадцать работали. А в идеале — сорок секунд напряга на двадцать отдыха, и не менее получаса без остановки. Месяца через три и мы так сможем. Как раз к сентябрю. Блин, я мокрый! Помыться бы.
— Давай ко мне! — предложил Илья. — У меня накопительный бак, и вода постоянно.
— А и пойдем! — с радостью согласился я.
— Предки не запилят?
— Пусть попробуют. Долой тиранию! Свободу угнетаемому классу школьников!
Илья покосился с подозрением и сказал:
— Странно от тебя такое слышать. Тебя ж отец убьет.
— Пусть он Аню с Анжелочкой убивает.
Илья округлил глаза.
— Это кто?
— Любовница и ее дочь, — проворчал я. — Лялины же. Наташка в драных обносках ходит, а эта — модница и принцесса.
— А-а-а.
Некоторое время мы шли молча. Молчание нарушил Илюха:
— А давай быстро все сделаем и вечером поедем на мол? Ставрида пошла! Клюет пачками на голый крючок! — Его глаза заблестели. — Одному как-то не очень рыбачить.
— У меня и снастей-то нет, — вздохнул я.
— Я свою удочку тебе дам. А самодуров у меня море, вчера весь вечер плел.
Правильно замотивированные, мы управились за два часа, а английский доучивали в автобусе — том самом желтом «икарусе» с гармошкой, пыльном и воняющем соляркой. Вечером в город он шел полупустым, зато набивался на обратном пути: возвращались домой рабочие заводов и сотрудники порта. Если улов будет скудным, на обратном пути заскочу к Лялиным.
Удочки были разборные, бамбуковые, уже и забыл, что такие бывают, а катушки дребезжащие, как поломанная шарманка. Без катушек никак: если ставрида стоит на глубине, заброс надо делать метров на пятьдесят.
Черт, я на морской рыбалке лет двадцать не был! Мной овладел азарт предвкушения, и к набережной мы рванули наперегонки, забыв об усталости.
Вырулили на просторную площадь возле морвокзала, где народ продавал с пола всякую всячину, и ринулись к молу. Я не выдержал, остановился, разглядывая любимый город: все те же сизые горы, вся та же бетонная набережная и вечно рокочущий порт, куда заходят огромные сухогрузы и танкеры. А вот крейсера, который стал символом города, еще нет, да я и не застал его, уехал учиться. Только сейчас понял, как же тосковал по этому месту, как же мне его не хватало!
— Ты чего? — Илюха потянул меня за рукав.
Я помотал головой. Ощущение было, будто сквозь меня прорастает прошлое, меняет ощущения, краски делает ярче. Аж сердце зачастило.