Скользнув на балкон, я глянул, не идет ли кто за мной, и отпер шкаф. Потянулся к обрезу. Открыл ящик с охотничьими патронами. Все они были разложены по ячейкам и подписаны. Я взял те, что на лису, с дробью покрупнее.
Вздрогнул от Наташкиного крика. Глухой удар — и крик оборвался хрипом.
Я зашагал из спальни, на ходу заряжая обрез. Ну и козлина же ты! Девочек бить нельзя? Кто же для тебя тогда собственная дочь?
— Рома, не надо! — резанул по ушам тонкий, чаячий крик матери, стоящей ко мне спиной.
Как и тогда, она смотрела и не вмешивалась. Борька отвернулся к стене, накрыл голову подушкой. В прошлой жизни и я не вмешался, и человека не стало. Не сразу не стало, но именно этот надлом был фатальным.
Теперь все будет по-другому. Я оттолкнул с дороги мать, замершую в дверном проеме. Она схватила меня за руку, но я вывернулся и посмотрел на нее. Прочтя в моем взгляде готовность убивать, она шарахнулась, закрыв лицо руками.
— Не вмешивайся — пристрелю, — рыкнул я.
В кухне, схватив Наташку за волосы, отец занес кулак для удара. Сестра, хоть кровь и заливала ее лицо, не молчала, выплевывала ему в лицо злые слова, что копились много лет, и вот, плотину прорвало. И про Анжелочку. И что не отец он ей…
— Свали от нее! — наведя на него обрез, я заорал таким голосом, что сам испугался: — Быстро! В сторону!
Отец повернул голову, вытаращил глаза. Я взвел курок, прицелился.
— Отпустил ее, и — в сторону. Не понял? Вышибу тебе мозги на хрен!
От неожиданности отец оцепенел, и Наташка вывернулась, оставляя клок волос в его руке. Рыдая в голос, с криком: «Ненавижу!» — она спряталась за мою спину. Отец качнулся за ней, но напоролся на мой взгляд, как на вертел, и остался на месте.
— Стоять! У меня рука не дрогнет. — Я шевельнул стволом.
— Ах ты… — прошипел он.
— Сомневаешься? — холодно произнес я, палец на спусковом крючке шевельнулся. — Проверим?
Отец сглотнул слюну, и кадык на его шее судорожно дернулся. Видно было, как в его разуме здравый смысл борется с желанием наказать, взять свое по праву. А во мне желание пристрелить его боролось с желанием проломить ему башку. И правда ведь если он рыпнется — рука не дрогнет. Видимо, он это почувствовал и замер, лишь кулаки его сжимались и разжимались.
— Собирайся, — бросил я Наташке, — валим отсюда.
Хлюпая разбитым носом и подвывая, сестра бросилась к шкафу, принялась набивать школьную сумку вещами, что висели на вешалках. Повседневное лежало в кухне, в пакетах под креслом, оно останется здесь.
Я схватил свою сумку с учебниками, перевел взгляд на мать, замершую у стены, бледную, как смерть.
— Пока он здесь, — сказал я ей, все так же целясь в отца, — ноги нашей тут не будет.
Натка принялась надевать разваливающийся кед, психанула и побежала в спадающем, распахнула дверь, едва не прибив бабку, подслушивающую на лестничной клетке — та сразу же юркнула к себе в нору. Мама вытащила из шкафа аптечку, бросила мне, я поймал на лету и прихватил ее с собой, попятился из квартиры, держа отца на прицеле.
На улице Натка, присев, пыталась зафиксировать развалившийся кед. Ее глаз заплыл, кровь из разбитого носа капала на ветровку.
— Ненавижу. Тварь… какие же твари! — бормотала она себе под нос.
Я разрядил обрез. Вдохнул, выдохнул. Каждая мышца была натянута, как струна. Давно меня так не колбасило, даже на войне.
— Быстро валим к ДОТу. Только идем не напрямую, они следят. — Я кивнул на окно. — И могут попереться за нами.
Наташка показала мелькнувшему там силуэту средний палец, и мы побежали вдоль дороги. Правда, в спадающем кроссовке быстро не получалось — сестра подволакивала ногу. Села, обмотала шнурки вокруг лодыжки, и быстрее дело пошло.
К ДОТу, где я ее совсем недавно предупреждал о том, что эта ситуация скоро случится, мы пришли с другого конца. Было темно глаз выколи. Через пролом между плит мы залезли внутрь, затрещало под ногами битое стекло.
— Спички есть? — спросил я.
— Ща.
Наташка принялась шарить по щелям, у нее тут была заначка: спички и сигареты.
— Вот! — в мою руку лег коробок, слава богу сухой.
Среди груды мусора я нашел пленку и кусок арматуры, обмотал ее и воткнул в щель, поджег. Получился факел, роняющий горящие капли расплавленного полиэтилена — ш-шух, ш-шух, ш-шух.
Развернув Наташку к свету, я осмотрел ее лицо. Вроде нос не сломан, иначе появились бы синяки под глазами. Правый глаз заплыл, губа рассечена — аптечка с перекисью как нельзя кстати. Сестра послушно сидела, запрокинув голову, и лишь шипела, пока я промывал ссадины и запихивал в нос ватные турунды, чтобы остановить кровь.