— Куда? Ты не под забором хоть ночуешь? А то у бати есть ключ от подвала. Хороший подвал, сухой…
— Не под забором. В безопасном месте. Тебе лучше не знать, потом расскажу. Все остальное тоже расскажу потом.
— Ты в школу завтра пойдешь? На подготовительные к экзаменам?
— Не знаю еще. Кстати, я Русю прессанул жестко. Должен отстать.
— Да?! — На меня аж через трубку пыхнуло радостью. — Как? Расскажи!
Представилось, как он пританцовывает от нетерпения, предвкушая интересное.
— Не могу, — я покосился на застывшую над душой Наташку. — Правда не могу, все серьезно.
— Он хоть живой? Ну, Руся.
— Живой, но слегка уссатый. — Друг засмеялся, я продолжил: — Все, Илюха, пора мне. Все у меня хорошо, не переживай.
Я отключился.
Выпускные экзамены были в девятом и одиннадцатом, но, начиная с шестого класса, мы ежегодно сдавали два предмета. Проходило сие действо тоже в форме экзамена, с подготовкой, билетами и сопутствующей нервотрепкой, хотя по факту это было что-то типа итоговой контрольной, проверкой знаний, которая влияла на годовую оценку.
По идее, если вообще не явлюсь на этот типа экзамен, никто мне ничего не сделает. Но я пообещал матери сдать все на пятерки. А раз пообещал — делай, и возраст — не оправдание. Таков мой принцип. Иначе чем я буду отличаться от большинства?
Бабушка достала огромный пухлый фотоальбом, сдула с него пыль и уселась на диван, мы пристроились по бокам. Перелистывая страницы со вклеенными фотографиями прадеда и прабабки, бабушка рассказала историю нашей семьи.
Она сама была из Сталина, то есть Донецка, из семьи ярых коммунистов, дед — местный. Познакомились они на фронте под Курском.
Слушая ее голос, рокочущий, словно волны, ворочающие гальку, завораживающий, усыпляющий Наташа уснула сидя. Мы с бабушкой переместились в летнюю кухню и долго разговаривали обо всем, и мне все больше хотелось прибить отца за то, что в той жизни он лишил меня этого замечательного человека.
Потом и я уснул на накрахмаленном до хруста белье. Проснулся вечером, протер глаза. Было еще светло. Привычка откладывать важные дела уже дважды подвела меня под монастырь, потому к Лялиной нужно ехать уже сегодня. Я придумал, что и как надо повернуть, чтобы загнать папашу в угол, и он не отвертелся.
Полный решимости, я вышел в зал и обнаружил Наташу, сидящую возле телефона, поджав ногу.
— Что? — спросил я.
Она помотала головой, но я и так знал: она звонила Владу, а его для нее не было дома.
— В институте? — спросил я, сестра кивнула, я подошел к телефону. — Диктуй номер.
— Зачем? — вскинулась сестра. — Влада же нет.
Я посмотрел на часы, показывающие полседьмого вечера.
— Диктуй. Проверим, есть или нет.
«Я не хочу знать, — читалось на ее лице. — Я не готова это знать».
— Ну?
И все-таки она сдалась. Я принялся набирать номер, прижав трубку к уху и поглядывая на сестру, которая все больше бледнела, судорожно сжимала-разжимала пальцы. Тр-р-р, тр-р-р, тр-р-р — вертелся диск. Из трубки донеслись протяжные гудки. Наташка шумно сглотнула слюну. Наконец бодрый женский голос ответил:
— Алло?
— Здравствуйте, это Саша из института. — Я так представился, потому что Саш много, и уж точно у Влада есть знакомый с таким именем. — Позовите, пожалуйста, Влада.
— Минутку. — Донеслось приглушенное: — Вла-ад! Тебя тут какой-то Саша.
Он ответил матери неразборчиво и выдохнул:
— Да!
Я протянул трубку Наташе, которая тотчас жадно в нее вцепилась и прохрипела:
— Влад, привет. Это я…
— Не звони мне больше, — прорычал он, и посыпались короткие гудки.
Наташа стояла и смотрела в трубку. Лицо ее было каменным. Она не верила своим ушам, потому остервенело принялась звонить еще. И еще. И Еще. Но вызов снова и снова сбрасывали. Сообразив, что ее предали, она упала на диван и закрыла лицо руками, воскликнув:
— Ну почему-у-у?
— Отец пригрозил, что посадит его за связь с несовершеннолетней, — объяснил я. — Он хвост и поджал. Потом, может и приползет, но нужен ли тебе такой… парень?
Как же мне хотелось найти этого Влада! Расквасить его морду, потом — пристрелить его, а труп скормить рыбам. Я сел рядом с ней на диван, посмотрел на бабушку, стоящую в проеме двери, кивнул на выход. Она поняла без слов, и мы вышли на улицу.
Бабушка так изощренно выругалась, что Боцман, лежащий у порога, вскинул голову.
— Извини, — сказала она мне.
Я поделился планами: