— Сейчас я поеду в одно место, поговорю с человеком и попытаюсь сплавить папашу ей.
Бабушка вскинула брови.
— Ей?
— Любовнице. Скажу, пусть забирает его себе. Пока он не свалит, ноги нашей в той квартире не будет.
Бабушка покачала головой.
— Бедная моя Оленька! Какой подонок, а — даже дети знают, с кем он чешет свой хер! Но ты все делаешь правильно. — Она горько усмехнулась. — Вот ведь как. Что у Ирки, что у Оленьки были козлы, а не мужья, а единственный мужчина в доме — внук.
Она ободряюще похлопала меня по спине. Свой парень бабушка Эльза.
— Бабушка, иди к Наташе. Не надо ей сейчас быть одной. А я поехал — хватит тянуть кота за яйца. Гангрену лечат оперативно.
Переобувшись в подсохшие кеды, я отправился на остановку. В автобус сел в семь вечера. В Николаевку должен был приехать около девяти. Если очень повезет, успею раньше.
Я уже знал, что ей скажу. Но сработает ли мой план, зависит от того, что там за Аня Лялина. Вдруг психопатошная дура, и кидаться начнет? Или стерва размалеванная.
Воображение нарисовало перегидрольную курицу с красными губищами и тенями до ушей. И патлы дыбом, лакированные. Эдакая злая мачеха, современный вариант.
Но так ли оно на самом деле?
Глава 17
Мышь половая, одна штука
Лялины жили в двухэтажном общежитии при въезде в поселок. Как, интересно, папаня справлялся, когда у Ани есть принцесса Анжелочка? Ее просили часок погулять, посидеть под ларьком, пока они предаются плотским утехам? Может, потому он и не уходит от нас, что им с Анечкой жить негде?
Если всем нам переселяться к бабушке, опять будем сидеть друг у друга на головах. Нет-нет, пусть он валит из квартиры, еще чего — жилье оставлять ему и любовнице.
Но раз я пришел, нужно доводить начатое до конца. Гюльчатай, открой личико! Сейчас я узнаю, какая ты, разлучница и, надеюсь, избавительница.
На ступеньках у подъезда два тощих татуированных деда курили папиросы. Я поздоровался. Так принято в сельской местности: если здороваешься — хороший мальчик, нет — хамло зазнавшееся. Деды кивнули в ответ. Я развернул смятый листок с адресом, чтобы не ошибиться. Двадцать восьмая квартира — на втором этаже.
В доме воняло… даже не знаю чем. Есть характерный запах советских общежитий: прогорклая вонь стряпни, впитавшаяся в стены, табак, запах старческого тела и чего-то еще.
Точно не захочет родитель сюда переселяться. Я переступил дохлого таракана и шагнул на деревянный щербатый пол второго этажа. Где-то орал младенец, разноголосо работали телевизоры, визгливо ругалась женщина, все это сливалось в адскую какофонию неудавшейся жизни.
Едва не ударив меня по носу, распахнулась дверь, и под ноги выпал мужик в рубахе и семейных трусах. Закопошился, пытаясь встать. Я направился дальше, считая двери, потому что не на всех были номера. Нашел нужную — дерматиновую, советскую, такую же, как у нас в квартире, постучал.
— Кто там? — донесся тихий женский голос, и образ перегидрольной мегеры в моей голове распался.
— Анна Лялина, — отчеканил я басом. — Открывайте, срочное дело.
Глазка не было, щелкнула щеколда, и дверь приоткрылась, в щели мелькнул карий глаз. В эту же щель я сунул кед и сказал:
— Впустите. Я сын Романа Мартынова.
Я оказался прав в своих опасениях — она попыталась закрыть дверь. Было бы больно, если бы я носил не дубовые отечественные кеды, а что-то поизысканнее.
— Нехорошо, Анна. — Проговорил я. — Лучше тебя меня впустить, а то я подниму шум. Мы мирно поговорим, и я уйду.
Предполагая, что отец рассказал ей об украденном обрезе, я скинул ветровку и поднял руки.
— Видите, я безоружен. Открывайте.
В моем времени она схватила бы мобильный, быстренько набрала отца и предупредила об опасности, здесь же телефонная будка была на улице одна на всех.
— Да хватит уже. Вы что, ребенка испугались?
Скрежетнула цепочка, Лялина открыла дверь, и я обалдел. Это была очень молодая женщина в домашнем халате, в белых носках и розовых тапках с клубничками. Белая кожа, темно-русые волосы, стянутые в хвостик, белесые жиденькие брови «домиком», маленький рот с чуть оттопыренной верхней губой, востренький носик. Она часто-пречасто заморгала глубоко посаженными глазками-бусинками. Мышь половая обыкновенная. Вся злость на нее улетучилась мгновенно.
— Я пройду, да?
В комнате было бедненько. Двуспальная кровать, шкаф, стол у окна. Фотография дочери на стене. И, куда ж без него, ковер. Само собой вырвалось:
— А как же вы… А Анжела?
— Живет в комнате напротив. — А вот голос у этой мыши теперь был не тихим, он стал сильным, напористым.