Но Анна свет Петровна, предложила такое! В своем отдельном докладе - под которым подписи Кунцевича нет. Заманчиво, но чревато - она что, не понимает, что если проиграет, ей как минимум, потеря доверия товарища Сталина? А максимум - ну, будем надеяться, что сейчас все-таки не тридцать седьмой год!
Но - "если бы такое было в перестройку, СССР был бы жив до сих пор". У нас, положим, до горбачевщины далеко - но тем более, заманчиво обкатать! И Аня отлично справилась на Процессе - а тут задача технически более легкая? При наличии команды - срочно, список тех, кто тогда помогал, тема ведь близка!
И нужна помощь по части ГБ - Кунцевич явно не справляется. И оттого, что ухорез, и кино все ж отвлекает и занимает время.
И подстраховаться, завизировать у Самого. Все ж случай особый. Если согласие не даст - с чистой совестью отбой, и спускать с поводка Кунцевича. Пусть тогда играет в "эскадрон смерти". Спишем после на бандер.
Да, а как назовем операцию? "Встречный огонь" - как в степи навстречу пожару свой пал пускают. Вот только нужно умение, и железная выдержка - чуть ошибешься, сам сгоришь!
Но ведь Анечка наша - и везучая, и многому уже научилась?
Константин Феодосьевич Штеппа. Госпиталь Прикарпатского ВО. 29 августа.
Когда-то, в 1916 году, двадцатилетний студент историко-филологического факультета Петербургского университета Костя Штеппа пошел на фронт добровольцем. Как имеющий высшее образование, после кратковременных курсов получил погоны прапорщика, был дважды ранен, мир с немцами встретил уже в чине штабс-капитана. Затем была белая армия, Деникин, Врангель, битва на Перекопе, и большевистский плен.
Но в пятьдесят семь лет гораздо больше ценишь жизнь, со всеми ее красотами и удовольствиями. И будь Константин Феодосьевич идейным до конца, он никогда бы не стал еще в 1927 году сексотом ГПУ (будучи уже доктором, профессором и деканом), не писал бы доносы на своих коллег. А после, не пошел бы на службу к немцам, служа им с таким же усердием, как прежде изображал преданность Советской Власти. Хотя не скрывал, что "моя национальность - европеец". Вероятно, по отцу, который был православным священнослужителем, и немцем по национальности - жизнь иногда откалывает и такие кульбиты!
В коридоре у дверей палаты расположились двое мордоворотов в форме ГБ, не пропуская посторонних. Впрочем, таковых было, лишь единожды, когда следователь записывал показания Константина Феодосьевича. Раны - вернее, глубокие порезы - уже почти не беспокоили, но покинуть это охраняемое место Штеппа не хотел. А вдруг завтра кто-нибудь попытается снова?
В зрелом возрасте - хочется просто спокойно жить. А попасть между жерновами, между Сциллой и Харибдой, ГБ и бандеровцами - не пожелаешь и врагу: одни в ГУЛАГе сгноят, другие просто убьют. Господи, за что мне такое наказание - дай остаток жизни прожить спокойно! Хоть в ГДР - благо, немецкое гражданство, котором всю семью еще Гитлер успел осчастливить под самый конец, так и осталось. И на основании его, Эразм, сын и надежда, был мобилизован в вермахт и погиб под Зееловом. А Валентина и Аглая, жена и дочь, в Мюнхене сейчас - чудо, что Советы их не тронули! Уехать бы к ним, получить место в каком-нибудь германском университете, писать статьи и читать лекции по европейской культуре, и не лезть больше в политику - мечты, мечты!
Дверь распахнулась, в палату вошла женщина, молодая, очень красивая, хорошо одета - не в мундире ГБ, но судя по тому, как тянулись перед ней мордовороты, большое начальство. Вошла как хозяйка, взяла стул, села напротив, аккуратно расправив платье. Посмотрела на Штеппу оценивающе, как на неодушевленный предмет. Но спросила вежливо:
-Как ваше здоровье, Константин Феодосьевич?
-Благодарю, почти хорошо - Штеппа замялся, не зная, как обратиться к гостье, которая не представилась - пани...
-Я хотела бы сделать вам "предложение, от которого нельзя отказаться" - произнесла женщина, так и не назвавшая свое имя - Константин Феодосьевич, в курсе ли вы, что было на Московском процессе, месяц назад? Читали ли вы газеты?
Штеппа кивнул. Даже в лагере сидельцам были положены "политзанятия", ну а выйдя на волю, просто невозможно было не знать то, о чем кричали первые полосы главных большевистских газет. Очередной процесс, как в тридцать седьмом - только враг объявлен более узко, "бандеровцы". Что ж, это все же лучше, чем как тогда, обвинить могли абсолютно любого, без разбора национальности и общественного слоя.
-Тогда, Константин Феодосьевич, вы должны знать, что враг коварен и подл. Видя свое неминуемое поражение, он пытается спрятаться, притворившись истинными коммунистами, а особенно комсомольцами - такая директива "центрального провода" ОУН прошла среди бандеровской молодежи, "отважных юношей и девушек", о чем на процессе подробно рассказал один из пойманных главарей, Василь Кук. Эти оборотни, крича "за дело Ленина и Сталина", остаются прежними по сути. Вы знаете, что ОУН-УПА всегда убивало изменников - тех, кого сочла таковыми. Вас не удивило, что ваши убийцы кричали наши лозунги, а не свое обычное, "ты зраднык и умрешь"?
А это было очень похоже на правду! - подумал Штеппа - вряд ли ГБ стало действовать так, им проще было, в подвале пулю в затылок. Или на двадцать пять лет Колымы, с тем же результатом.
-На вас объявлена охота, Константин Феодосьевич. Уникальный случай, когда убить вас можно, не раскрывая своего бандеровского нутра, а изображая истинных коммунистов. Подобно тому, как в двадцать девятом, один такой генерала Слащева убил - и был в итоге отпущен после психиатрической экспертизы: ведь не враг, не уголовный, а за свое понимание коммунистической идеи старался! И я надеюсь, вы понимаете, что обратного хода для вас нет - откажись вы от своего выступления, утратите авторитет и потеряете ценность "первого голоса в украинском вопросе, ученика самого Грушевского", ну что это за эксперт, что свое мнение меняет как флюгер? Тогда вы будете представлять интерес, лишь в качестве мишени для перекрасившихся бандеровцев - ну а мы, будьте уверены, после отомстим за вашу смерть. И это первый вариант, который тоже устраивает нас, в принципе. Ради высокой цели, выжечь оборотней каленым железом. Но есть и другой вариант - более выгодный для нас, и в котором вы остаетесь живы.
-Что я должен делать?
-Я рада, что вы благоразумный человек, Константин Феодосьевич. Всего лишь, поучаствовать в действе, подобном тому, что было в университете. Перед гораздо более широкой аудиторией. И говорить то, что нам надо, и тогда, когда нам надо. Иначе за вашу жизнь я и ломаной копейки не дам. Надеюсь, что здоровье вам позволит - а впрочем, вас доставят, и назад отвезут, и медицинскую помощь окажут. И если вы свою роль сыграете хорошо - то Советская Власть вас, может даже наградит!
-Согласен. Что я должен сделать?
-Вам передадут сценарий. Или даже тезисы - может быть, вам вовсе и не потребуется говорить. Или все же, пустить в дело свой авторитет.
-Я в вашем распоряжении, пани...
-Ольховская. Так звали меня в Киеве, девять лет назад.
Штеппа взглянул с ужасом. Так вот она какая - чудовище, утопившее в крови Киевский мятеж сорок четвертого года, чрезвычайный эмиссар Сталина в ранге министра, фанатичная большевичка, которую боятся даже красные "генерал-губернаторы" (как бы при царе назывались Первые Секретари) - жизнь врага для нее дешевле пыли под ногами, а ее слово, это приговор. Здесь, в Львове, у ректора университета сердечный приступ случился, валидолом отпаивали - когда он подумал, что какая-то из приезжей киногруппы, перед которой он откровенничал, это и есть Ольховская! Оказалось, ошибся - но эта, выходит, тоже была тут, где-то рядом. Волчица, почуявшая кровь - пока не растерзает добычу, не успокоится.
И можно лишь посочувствовать ее мужу, если таковой имеется. С такой жить, в постоянном страхе, что она тебя упечет в ГУЛАГ или вообще, к стенке приставит, если усомнится в твоей лояльности.