Попрощались. Разошлись. Пошел Иван через дорогу в другой дом.
– Вот как радостно зажил человек, – выдохнул он облегченно. – Всё есть. Даже с перебором. И на нелюбимом комбайне душу маять больше не надо. Живи, приноси пользу народу талантами своими, клепай руками золотыми и раздавай всем. Правда, шахмат, похоже, навалом у всех. Трубка – это тоже на любителя. Но найдёт на него озарение и станет Коля вырезать для народа деревянные скульптуры всех жителей поголовно. Хоть дома их ставь, хоть во дворе. А всё людям в радость и государству польза. Правительству уже не надо думать о том, как каждому гражданину сделать и подарить его собственный памятник. Николай всё за государство сделает… Нет, мудрая всё же штука – коммунизм.
И он вошел в следующую незапертую дверь.
– Проверяющий из города! – крикнул Ваня. – Пришел выслушать ваши слова признания коммунистическому строю.
Его уже не удивило то, что дальше порога ногу уже не двинешь. Пустого пространства от пола до потолка не просматривалось.
– Привет, проверяющий, – отозвались из глубин предметов быта мужской и женский голоса. – Хорошо живём. Спасибо коммунизму и его руководству! Только вы там забыли в наш прекрасный город завезти водолазные костюмы. Мы с женой очень любим под водой собирать ракушки и водоросли. В ракушках жемчуг бывает, а водоросли можем дарить государству и нашим горожанам. Они сушеные помогают от запоров. Огромная поддержка государственной медицине. А у нас в городе пять прудов и кусок Красного моря. Но вот нырять не в чем. Недоработка ваша. При коммунизме у всех должно быть всё.
– А вы по специальности кем работали и где? – крикнул Иван в толщу вещей.
– В Зарайске, – доложил мужик. – Оттуда мы. Я хлеб развозил на ГаЗоне с будкой. Ненавижу эту гадскую пахоту. В пять встаёшь, до двенадцати крутишься по городу. А с трёх до шести по второму кругу. Поддоны с хлебом сам таскал. Одуреть. Вечером ужинаю – ложка выпадает. Силы кончаются.
– А я на швейной фабрике вкалывала. Десять лет. Одурела вкрай! – крикнула его жена.
– Так там же механизмы одни. От чего уставать и дуреть? – усмехнулся Ваня.
– Ага, как же! – от женщины, пронзив массу предметов, упиравшихся от пола в потолок, до Ивана долетела струя эмоциональной ненависти швеи к её прошлой работе. – Вы попробуйте все десять лет на конвейере одну единственную декоративную строчку прошивать на штанах. Прямо на гульфике!
Прикинул Ваня и его передёрнуло.
– Другие есть просьбы, претензии? – спросил он и сделал шаг назад. – А то мне ещё ходить да ходить по домам.
– Нет. Всё прекрасно. Вот научимся из дома выбираться, тогда до самой его глубины полюбим коммунизм, – крикнул мужик.
– Так вы хоть пробуйте, – Ване стало смешно.
– Как пробовать, когда каждый день нам откуда-то всё несут и несут. Закидывают в окна, на чердак. И говорят, что отказываться нельзя. Коммунизм. Каждому по потребностям. От каждого по желанию и способностям, – женщина заплакала. – Так никто, блин, про потребности и не спрашивает. Прут всё подряд. Кроме водолазных костюмов. А мы с их помощью, костюмов этих, хотим пользу дать государству. Способности и желание есть!
Иван уже шел по мраморной дорожке к выходу из города. Радость куда-то пропала. Розы почти не пахли. Птицы только, заметил он, облетали деревья городские сторонкой. Не знакомые им были деревья. Наверное, поэтому.