Червонный – Золотов лично налил всем французского вина Château Gruaud-Larose урожая 1857 года. Лучшего в мире. И торжественно произнес.
– Мы идём вперёд под знаменем Ленина и под руководством ЦК КПСС. Цель нашей партии – коммунизм. А враги наши, капиталисты, только хитро прикидываются врагами. А в реальности просто завидуют нашему движению к высшим благам. И втайне сами хотят строить у себя коммунизм. Потому деньги будут давать всегда, чтобы видеть как мы развиваемся, учиться и потом переходить к высшей форме развития общества у себя.
Все выпили, закусили и главный в комиссии – зампред КГБ сказал только одну фразу.
– Доложим Леониду Ильичу нашу положительную оценку.
После чего официальная часть иссякла, все расслабились, пели песни, танцевали под оркестр, который как с Луны свалился, после чего все пошли в баню допивать, доедать и наслаждаться духом берёзовых веников.
– Слушай, Ваня, а осилим ли мы Москву? Это ж не Зарайск. Секреты есть? Поделись хоть одним.– На ухо сказал Ивану задумчивый от смеси выпитого секретарь московского горкома партии.
Иван тоже наклонился к его уху и минут пять что- то шептал.
– А, так это приемлемо. – Обрадовался секретарь. -У нас, правда, там тоже связи есть, да и они к нам своих много пристроили. Ну, а если ты ещё и замолвишь слово за нас, то я лично и горком тебя отблагодарим достойно.
– Вот этого не надо.– Пожал ему руку Ваня.– Это идея общая. Помогаем друг другу безвозмездно ради общего процветания.
Проводили они комиссию через день. Устали все. У Червонного даже сердце ёкало. Давно столько не пил. Да и побаивался, что комиссия прицепится к пустяку какому – нито и притормозит их полёт к вершине. Но обошлось.
Сели они после проводов у Червонного- Золотова в кабинете лидера коммунизма и молча провели на диванах и в креслах часа два. Думали. Каждый о своём. Максим Ильич о любовнице своей из бывшего обкома. Хотелось к ней. Но отсутствие физических сил его остановило. И решил он ночевать с женой. Тогда остаток сил можно сберечь на завтра. Гриша и Олежка ни о чём не думали. Потому, что голове не позволяло мыслить последнее из выпитого. Château Gruaud-Larose урожая 1857 года.
Отец Симеон думал о Господе Боге и мысленно упрашивал не наказывать его за кратковременное пребывание в обществе партийных бонз.
А Иван уже настраивался на завтрашний день. В Москве их с Червонным ждал очень известный на весь мир писатель Яблонский- Забалуев, только что получивший семь международных премий за книгу « Крысы бегут на корабль» С Забалуева планировалось свинтить минимально миллион рублей. Пустяк, конечно. Но была ещё одна причина у этой встречи. Яблонский по информации от Калигулы был мудрее профессора Карданского и мог дать много практических советов по укреплению коммунизма.
Червяк сомнения, который уже неделю ползал по Ваниной душе, не успокаивался. Даже не спал. Что- то не выклёвывалась в зарайском милом коммунизме ожидаемая гармония. Шаткость строя нового нервами чуял Иван. Конец его, облом глупый и несуразный и думался ему, и снился.
– Чего – то не хватает. Не додумали самую малость. И ума не хватает – сообразить. – Грустно думал он.
Заснули все в кабинете. А утром они с Червонным, припухшие и помятые, с большими чемоданами уже летели в машине лидера к трапу самолёта «Зарайск- Москва» В столице их ждали не только деньги. Но и перемены. Настолько крутые, что нам с вами сейчас временно радостно за то, что энтузиасты коммунизма о них совершенно не догадывались. Кто их отгородил от преждевременного чувства больших душевных потрясений – неизвестно. Может кто- то из другого мира. А может просто мозги после пьянки не хотели нагружаться лишними нагрузками. Скорее всего – так он и было.
Глава двадцать первая
Ваня – дурак любил писателей не только за то, что они умеют писать книжки. Он любил их в принципе. Живого писателя не довелось ему увидеть за двадцать пять лет проживания, а этот факт возносил абстрактный образ литератора практически на небеса и приравнивал его к полубогам. В воображении Ванином нарисован был большой писатель как портрет Льва Толстого, висевший в зарайской библиотеке. Белый от седой мудрости старец с бородой как у Создателя и глазами, в которых мудрость выглядела бездонной пропастью, откуда излучался волшебный пронизывающий свет сверхчеловеческого разума. Пальцы писателя опухли от постоянного держания ручки, вся одежда, обляпанная чернилами, никогда не менялась. Некогда было. Требовалось всегда беспрерывно писать. Ел он, не замечая процесса, всё, что иногда приносила ему либо Муза, либо, на худой конец, жена. Которую он, кстати, узнавал только по фотографии на рабочем столе. Спал литератор сидя и не выпуская ручку, а в сортир не ходил вообще, потому, что всё съеденное им и выпитое полностью переваривалось в ум и переправлялось прямиком в голову.