– Ладно.– Ещё раз глубоко вздохнул Максим Ильич.– Иди сегодня на вокзал и в аэропорт. Добровольцев кроме Гришки своего побольше возьми. Комитет лидеров коммунизма, конечно, везде посты расставил. Движение поездов и самолётов в Зарайск мы закрыли. Из города тоже ничто не летит и не едет. Проверь – всё ли соблюдается. И потом побольше команду собери и машины любые из города не выпускай. Только в город. И то, если они везут товары. Остальных разворачивай обратно. Некуда нам уже девать желающих жить на халяву.
–Когда начинали коммунизм – в Зарайске было шестьдесят тысяч жителей.– Вспомнил Ваня. И во всех колхозах областных – семьдесят. А сейчас?
– Шесть миллионов человек в городе и пять – в деревнях.– С дрожью внутренней выговорил Червонный. – И не выгонишь никого. Самый гуманный строй у нас. Нам ведь, мать их, Маркса, Ленина да Хрущева, положено теперь всегда любого, кто захотел жить в коммунизме, гладить по головке и всем добром его, гада, обеспечивать, пока он живой.
–Ну, ладно. Поехал я по городу и области проверять кордоны, блокпосты заградительные и пограничные вышки.– Вернусь через неделю. Работы- завал полный. Во все щели лезет народ к нам, чтобы тут жить, и от нас потом втихаря пробивается в социализм, чтобы добро своё вывезти и торговать. Даже в Сибирь едут. Полные грузовики еды и промтоваров тащат на продажу. Катастрофа, блин!– Иван аккуратно уложил трубку на место и пошел на улицу.
Уже лет пять, а то и больше, перемещаться в городском пространстве можно было только пешком. На автобусах, трамваях и троллейбусах желающих работать не было. Не являлась эта деятельность любимой ни для кого. По той же причине и такси не ездили. Бесплатно катать по мегаполису публику тоже не нравилось никому. Ваня совсем недавно на вертолёте скорой помощи три часа летал с Червонным и профессором над Зарайском. Оценивали масштаб разрухи. Распух милый провинциальный городок от центра влево на двадцать три километра, а вправо – на тридцать. Ну, а от вокзала по прямой до Тобола так и осталось – девять. За десять лет Зарайск стал «монстром». Бессчётное количество жилых двух и трехэтажек, окруженных садами, бассейнам и банями, построенных для одной семьи, магазины огромные, где все брали всё в подарок от коммунизма, парки с аттракционами, кинотеатры, рестораны, аптеки, больницы, школы, одна библиотека и всё. Больше не было ничего. Потому как трудиться учителями и врачами, киномеханиками, официантами и аптекарями желающие были. Повезло просто. Учить да лечить нравилось очень многим. А вот шить на фабриках шмотки, обувь, точить гайки, хлеб печь, для водопроводов траншеи рыть, на экскаваторах и подъемных кранах с чистой любовью вкалывать, асфальт готовить и класть на бездорожье, на стройках бетон месить и собирать по городу мусор, да отлавливать преступников, гастролирующих по богатейшей области из окрестных социалистических городов – не полюбил никто. На селе народ только ел, пил, ловил рыбу, стрелял зайцев и дрался по праздникам. Все трактора и комбайны ржавчина сожрала лет за пять. А до этого на них никто и не садился. Хлеб не сеяли, картошку не сажали. Не являлось всё это любимым занятием населения современной деревни. Да и привозили всё откуда – то готовое. Много причём. Зачем хребты напрасно гнуть?
С вертолёта Зарайск смотрелся не так отвратно, отретушированный высотой. А вот передвигаться по нему на ногах было не просто тяжко. Опасно даже. Дорог не имелось гладких. Асфальтировать было некому. Не уважал это занятие народ. Виляли вдоль и поперёк города только просёлочные пыльные дороги, украшенные классическими рытвинами и колдобинами. Дальше своего квартала уйдешь на пару километров – можешь назад дороги не найти. Указатели и дорожные знаки не нравилось рисовать и развешивать ни одному даже очень хорошему человеку. Трава вдоль улиц росла дикая, степная. Местами расплодились заросли густого некультурного кустарника, мешавшие попасть домой без травм. Вдоль дорог и между домами группами трусцой передвигались собаки. Поскольку мусор не вывозил никто, не оказалось желания у членов коммуны, то лежал он всюду, что радовало ворон и собак. Народ как ни старался огибать мусорные горы дугой, но инфекцию, подгоняемую ветерком, всё же отлавливал. Кто- то чах от неё и тихо помирал среди шикарных предметов, да на импортных кроватях в прекрасных своих домах. Кого- то ум и сообразительность тащили в больницы и они выживали. В больницах, уже упоминалось, честно священнодействовали в поту настоящие врачи, приехавшие из разных мест Союза. Они, к счастью, любили своё дело. Но в целом Зарайск, если бы у здорового любопытного постороннего возникло желание обойти город, где процветал коммунизм, произвёл бы прямую аналогию с пустыней, сотворенной руками не из песка, а из камня и бетона. Засыхали деревья, которые никому не нравилось поливать. Только дождям, редким в этих местах и скудным. Не росли по той же причине цветы, а на улицах кроме диких собак и кошек никого не было. Изредка кто- нибудь выползал из дома- крепости личной за едой в магазин, да грузовики временами разрывали тишину чиханием старых моторов. Они или привозили из социализма товары, либо, напротив, увозили чьё – то барахло на продажу в российские города, где в семьдесят пятом уже почти исчезли самые нужные продукты, хорошая одежда, мебель и бытовая техника. Зарайские торговцы за достойные суммы сбагривали советским гражданам всё подряд, а потом возвращались и по – новой набирали в магазинах всё, что нравилось. Бесплатно, как всегда. Когда Ваня с активистами коммунистического сообщества обходили дома, узнавая – не течет ли крыша, не осыпается ли штукатурка и чего ещё не хватает народу, то видели они сплошь толстых, пухлых, но болезненно бледных людей, месяцами не выходящих из жилья. Да и ходить было некуда, кроме магазинов. Никто из них никогда не видел всего города и не знал – сколько в нём населения. Это не интересовало никого. Все интересы замыкались на визиты в магазины и просмотр телепрограмм.