Вот и я заговорил по-итальянски. Плохо же у меня было на сердце. Подумал виновато о Кате.
О новом свидании мы с Машей не уславливались.
Было еще не очень поздно, когда я вернулся домой. Катя и Ленка сидели на скамейке.
— Поздравляю! — ехидно сказала Ленка. — Были с Катей в кино, видели тебя с Маирой.
— Ну и что?— неоправданно резко сказал я.— Чего ты задираешь Машу? Чем она тебя так допекла?
Ленка только гневно фыркнула, словно кошка, наткнувшаяся внезапно носом на ежа.
— Очень мне нужно...
Мне показалось, что Катя словно ждет от меня каких-то более ясных слов.
— Грустно видеть, как человек быстро теряет свое самое лучшее,— сказал я специально для Кати.— Рад бы помочь ему восстановить это лучшее. Да как? Уже непоправимо.
— Ты все же попробуй,— посоветовала с какой-то учительской интонацией Катя.— Может, и можно что-то сделать.
9
Я сидел за маленьким круглым столом в красном уголке автобазы и смотрел новый номер «Огонька», когда вошла Тоня с кондукторской сумкой через плечо. Она приветливо взглянула на меня и протянула сухощавую руку. Мы обменялись товарищеским рукопожатием, Тоня присела напротив меня. Сегодня она выглядела более нарядной и оживленной. На ней было шерстяное платье с короткими рукавами, открывавшими ее красивые руки, с ямочками на локтях. Волосы ее были хорошо причесаны и сзади стянуты в пышный узел. Даже загар казался более ярким, чем в прошлый раз.
Она первая задала дружеский тон. Мы перебросились пустяковыми фразами о хорошей погоде, еще о чем-то обыденном. Я смотрел на ее свежее загорелое лицо, открытую улыбку и испытывал неясное чувство радости оттого, что сижу с ней наедине.
Тоня спросила, как провел я эти свободные дни.
Ага, подумал я, вот удобная зацепка. Может, сейчас смогу узнать кое-что подробнее о ее отношениях с Константином Григорьевичем.
— Рыбачил с вашим отцом,— сказал я безразличным тоном и посмотрел Тоне в лицо.
Как оно изменилось! Словно полыхнуло мгновенным пламенем, а глаза посинели почти до черноты.
— С моим отцом? Вы его знаете?
— Базовского? Странный вопрос. Живем на соседних улицах. Да и дружит он с моим отцом. Константин Григорьевич часто бывает в нашем доме. По субботам непременно.
— Что же успели рассказать про меня?— холодно спросила Тоня.
— Даже вашего имени не помянул. А если бы и сказал? Что тут особенного? Не скрываетесь же вы от него?
Потемневшими глазами она остро взглянула на меня и нервно поправила скатерть.
Помолчала.
— Прошу, очень прошу...— Она опять провела рукой по скатерти.— Пока ни слова ему про меня. Все в свое время. Есть для этого причины.
Она взглянула ожидающе.
— Должен дать честное слово? Или так поверите?— равнодушно спросил я.
— Достаточно и этого,— сказала Тоня, поднялась и вышла из комнаты.
Снова я увидел ее в автобусе.
Опять в пути... Бежит под колеса глянцевито-серая накатанная лента шоссе, поблескивает под солнцем, мелькают километровые столбики, указательные и предупреждающие дорожные знаки. Тоня ходит по автобусу, собирает с пассажиров деньги. Порой я ловлю на себе ее неспокойные взгляды.
Крутогорск. Мы все уходим в кафе. Тоня остается в машине. В этот раз я ее и не приглашаю: знаю, что бесполезно, не пойдет.
Наша конечная остановка — маленький рабочий городок, каких на Урале немало. Он — прямой родственник нашему городу, в прошлом тоже демидовский, может, только чуть помоложе. Первое впечатление от него — самое унылое. Деревянные домики тянутся кривыми непроезжими в распутицу улочками, по всем склонам рядами стоят какие-то бывшие лабазы и сараи. Вдоль улиц проложены деревянные тротуары, досок в них кое-где не хватает, другие доски прыгают под ногами. Ни одного порядочного магазина.
Кого-то стоило стукнуть по башке крепко, со всей возможной злостью. Наверное, не раз жителям обещали всякие перемены в благоустройстве. Да скоро все эти обещания забывались.
Мы останавливались в доме приезжих, где для нас арендовали комнату. Расшатанный длинный стол, барачные тумбочки, гвозди в стене для верхней одежды, чайник вместо графина для воды, на всех одна кружка, Над столом висела на шнурке голая лампочка. Абажур поскупились купить! Никто видно не заботился даже о минимальных удобствах живущих здесь.
В тот вечер мы решили не ходить в столовую. Уж больно она опостылела неуютом. Первое и второе там выдавалось в металлических тарелках, и еда пахла металлом. Тоня сама вызвалась накормить нас ужином. Весь этот рейс она была неспокойной. Мне казалось, что и ужин она затеяла больше для себя, чтобы хоть как-нибудь отвлечься.