После ужина она предложила пойти всем в кино. Голубев решительно отказался, после рейса он всегда ложился спать. Мы отправились вдвоем.
Томительный дневной зной сменился вечерней прохладой. Я чувствовал себя усталым, руки отяжелели, побаливала голова. Воздух после автобусной духоты, запаха бензина и перегорелого масла казался особенно легким и свежим. Мы молча спустились под гору, где в конце улицы в окружении могучих дуплистых тополей стоял каменный лабаз, приспособленный под кинотеатр. Невдалеке виднелись трубы небольшого завода, доносилось шипение пара, звон металла. Тут же вдоль дороги проходили пути узкоколейки, по которым бойко бегал маленький паровозик выпуска, наверное, прошлого века, исправно таская открытые платформы, груженные какими-то отливками.
Мы угодили к самому началу сеанса. Небольшой зал был наполовину пуст, и мы, выбрав удобные места, оказались единственными зрителями в своем ряду.
Шел итальянский фильм о семье машиниста. Будто незаметно я вошел в незнакомую до этого бедную итальянскую рабочую семью, в их тесную квартирку, и сразу стал в ней своим человеком. Я зажил их жизнью. Они ничего от меня не утаивали. Я видел сложность их отношений, стал свидетелем их радостей и горестей. Того и другого им хватало с преизбытком, особенно горестей. Как часто они не понимали друг друга, порой бывали, жестоки друг к другу и рождали новое горе. Они хотели счастья, но как трудны пути к нему!
Сам машинист, глава семьи, таил в своем сердце неисчерпаемый запас теплоты и любви ко всем, кто его окружал. И в то же время он был виновником многих бед. Он был просто замучен жизнью.
Надо быть внимательнее и добрее к людям, думал я. Надо стараться понимать их. В какое трудное положение попадает иногда человек. И важно вовремя протянуть ему руку помощи. Английский писатель написал роман «Все люди — враги». Враги... Это в капиталистическом обществе. Да и то неверно. Вот же машинист. Разве он враг другим? А у нас все люди должны быть друзьями. В кодексе же так и написано: человек человеку друг, товарищ и брат. Я вдруг вспомнил Катю. Ну и дурак же я. Думал, что ей доставляет удовольствие копаться в чужих делах, а она, Катя, просто хороший, душевный человек. Она не может терпеть несправедливости и равнодушия. Она, конечно, права, считая, что я эгоист. Разве я думаю о людях по-настоящему?
Эти и другие мысли приходили мне в голову.
Временами я забывал, что рядом Тоня. Изредка, когда она двигалась, чтобы сесть поудобнее, я взглядывал на нее и видел напряженное лицо. В полутьме оно казалось таинственным и влекущим. Оно все сильнее притягивало меня. Наши плечи были так близки, что я чувствовал ее тепло. Я снова был с ней наедине, и то же чувство зарождавшейся близости, как тогда, в красном уголке, охватило меня.
Мне почему-то казалось сейчас, что Тоня как раз и нуждается в поддержке. Ведь какой нелегкой была вся ее жизнь, с самого детства. Как поздно нашла она отца и опять его потеряла. Может, ее судьба в чем-то и сходна с судьбой непонятой вначале дочери машиниста? Может, и Тоня еще найдет путь к отцу?
Из зрительного зала мы вышли в темноту улицы. В ночном небе над затихшим поселком сверкали звезды. Редко-редко проносились автомашины, выхватывая резкими лучами фар дома, черные деревья. Я все еще был под сильным впечатлением от картины и молчал. Мы тихо брели пустынной улицей к своей ночлежке с раздражающими яркими огнями в незанавешенных окнах обоих этажей. Один этот дом и светился в ряду других.
— Присядем,— предложила Тоня.— Еще не очень поздно... А спать не хочется.
Мы сели на широкую скамью, но не у дома приезжих, где на землю падал свет, а у соседнего, в котором уже потушили все огни. Оба очень долго молчали.
— Хороший фильм сделали итальянцы,— сказал я.
— Чем? — Тоня так резко повернулась ко мне, словно эти обыкновенные слова ударили ее в сердце.
— Не знаю... Люди в нем оказались такими нужными друг другу. Чище стали.
— Сказки для маленьких!.. Не кажется? Ах, как все там трогательно. Даже поплакать хочется...— Она нервно рассмеялась.— Стали чище... Господи! Как порой умеют красиво лгать. Умрешь!.. Нужными стали... Утешили...
— А если поверить все же?
— Чему? Сегодня стали чище, а завтра? Что изменилось у них в жизни? Почему им будет лучше? Это для успокоения совести: мы плохие, но можем стать хорошими.
— Почему для успокоения совести? Даже в Италии плохие люди становятся хорошими. А у нас? Совсем по-другому устроено общество.
— Да?— Она иронически рассмеялась.— Книжные слова, сплошь книжные. И у нас столько слепой жестокости, что порой, кажется: люди всегда будут врагами друг другу.